“Рим”.
Его город. Самый прекрасный и древний в мире. Он никогда не любил его с такой силой, как в этот момент.
Фабрицио принялся вызывать в памяти бар, римский бар, не важно какой. С барменом в пиджаке и галстуке, проворно двигающимся в тесном проходе за усыпанной сахарной крошкой стойкой бара. Круассаны с кремом. Фаготтини с яблоками. Трамезини. Дребезжание отправляемых в раковину блюдечек и чашек. Звяканье ложечек. Свежий номер “Коррьере делло спорт”.
Фабрицио почти вприпрыжку спустился с пригорка. Если память ему не изменяла, выход был в этом направлении. Он нашел дорожку и, перескакивая через две ступеньки, стал спускаться по лесенке, ведущей через лес к пруду.
На полпути лестницу перегораживал какой-то странный предмет. Фабрицио замедлил шаг. С виду он был из металла и имел колесики. Подойдя немного, он понял, что это.
Инвалидное кресло.
Оно завалилось набок. Ниже на ступенях лежало тело. Фабрицио, не дыша, подошел ближе.
Вначале он его не признал, но потом увидел лысую голову, оттопыренные уши. Калосборник от “Vuitton”.
Фабрицио схватился за голову. “О боже, это Умберто Кручани”.
Старый мастер, распростертый на земле и без своего кресла, казался раком-отшельником, которого вытряхнули из раковины.
Фабрицио не было нужды прикасаться к нему, чтобы понять, что он мертв. Под густыми темными бровями таращились в пустоту глаза. Беззубый рот разинут. Руки окоченели.
Судя по всему, он упал с лестницы.
Фабрицио склонился над трупом великого писателя и прикрыл ему веки.
Ушел еще один мастер. Автор “Западной стены” и “Хлеба и гвоздей”, шедевров итальянской литературы семидесятых, покинул эту землю, и с его уходом мир понес невосполнимую утрату.
Фабрицио Чиба всхлипнул, потом еще и еще. Он не пролил ни слезы во время этой дикой ночи, а теперь разрыдался как ребенок.
Плакал он не от горя, а от радости.
Высушив слезы, он погладил пергаментное лицо мертвеца и решительным движением сорвал 40-гигабайтную флеш-карту с его шеи.
Шмыгнув носом, Чиба улыбнулся:
– Спасибо, маэстро. Ты спас меня.
И поцеловал его в губы.