— Я знаю.

И внезапно поняла: да, знаю.

Я вспомнила, как он заботился обо мне все это время, несмотря на то что это из-за меня умерла мама, как он водил меня маленькую к врачу и читал мне Библию, чтобы я заговорила, как он предупреждал меня про эти чудеса, потому что хотел защитить, как он не рассказывал мне про забастовку, чтобы я не тревожилась, как он гнал мальчишек, чтобы меня уберечь, как он взял меня за руку, когда мы шли между велосипедами, чтобы мне не было страшно, как он прощал мне ложь, как построил забор, чтобы меня оградить, как сделал вид, что в записке, засунутой в почтовый ящик, говорилось не про меня, как он сидел на моей кровати после того, как его избили, и говорил, что все будет хорошо, как он предложил отвести меня на собрание, хотя сам не смог бы туда войти, как купил мне рыбу с картошкой, как прошел в тот день одиннадцать миль, держа меня за руку, как собирался покатать меня на воздушном шаре.

А папа говорил:

— Не очень-то я был хорошим отцом, но я старался. Некоторые вещи я так и не смог тебе сказать — не смог рассказать про то время, когда мама твоя умерла, а у меня на руках вдруг оказалась ты, и ты требовала внимания, требовала заботы, все время чего-то требовала, — а мне нечего было тебе дать, куда там о тебе, я тогда и о самом себе не мог позаботиться. Я иногда даже смотреть на тебя не мог, так ты напоминала мне ее. — Он вздохнул. — Я, наверное, говорю совсем непонятно…

Он потом говорил еще о чем-то, но слишком быстро переходил от одного к другому, а я все думала про то, что он сказал в самом начале — что он меня любит. То, что он говорил потом, было уже не так важно. Наконец он замолчал и больше не смотрел на меня, и я была этому рада, потому что папа не любит, когда при нем плачут. Он сказал:

— Ну ладно. Вот и давай теперь жить дальше.

А я сказала: «Да», но мысли у меня очень уж путались.

А потом папа сказал негромко:

— Уже почти утро. Иди-ка ты спать.

И я вспомнила, что уже совсем поздно — ни он, да и никто просто понятия не имеет, как поздно, и что я ведь просто пришла с ним попрощаться, но только все равно я никак не могла заставить себя уйти.

Папа сказал:

— Давай завтра еще поговорим.

— Ладно.

— Спокойной ночи, Джудит.

— Спокойной ночи.

А когда я не двинулась с места, он опять обернулся, и тогда я пошла к двери.

— Папа?

— Да.

— Ты ни о чем не волнуйся. Все будет хорошо. Даже лучше, чем ты думаешь.