– Я Анабел, – заявила пришедшая. – Та, на чье сообщение вы не ответили.

Внутри у меня что-то сжалось. Анабел захлопнула за собой дверь движением шикарно обутой ноги и села, туго скрестив руки на груди, словно желая скрыть то, что хотела показать блузка. У нее были большие карие, близко посаженные, оленьи глаза, лицо продолговатое и узкое, тоже точно оленье; что-то в нем вопреки логике делало ее миловидной. Она была старше меня на два года минимум.

– Простите меня, – сказал я сокрушенно. – Простите, что не ответил вам.

– Люси говорила мне, что вы хороший человек. Сказала, вам можно доверять.

– За статью тоже простите. Честно говоря, я прочел ее только после того, как она вышла.

– Так вы не главный редактор?

– Иной раз полномочия делегируются.

Я избегал ее негодующего взгляда, но чувствовал его на себе.

– Ваш репортер упомянул, что мой отец – президент и председатель совета директоров компании “Маккаскилл”. Это было необходимо? И что меня не слишком сильно любят.

– Мне очень жаль, – сказал я. – Как только я увидел публикацию, я понял, что она жестокая. Иногда в горячке работы над статьей забываешь, что ее будут читать.

Она тряхнула темной гривой.

– Выходит, если бы я не прочла, вам не было бы жаль? Как это понимать? Вы раскаиваетесь, когда вас ловят за руку? Это не раскаяние. Это трусость.

– Нам не следовало приводить эти цитаты без указания источника.

– Они провоцируют на веселую игру в отгадки, – сказала она. – Кто считает меня избалованной дочкой богача? Кто считает меня чокнутой? Кто заявляет, что мои работы – дрянь? Хотя, конечно, не особенно весело сидеть в одной комнате с теми, кто это сказал, знать, что они по-прежнему так думают, и чувствовать, что они смотрят на меня. Сидеть под всеми этими взглядами. Быть видимой. Быть как на ладони.

Она по-прежнему держала руки скрещенными перед блузкой.

– Но ведь вы сами лежали нагишом в кабинете декана, – не удержался я.

– Нагишом – только после того, как сорвали бумагу.

– Я хотел сказать: вы хотели известности, и вы ее получили.