— Да ладно, матушка. А вот если сейчас сюда вдруг зайдет поесть десять человек, выглядящих, как Ифемелу? Ты отдаешь себе отчет, что наши обедающие соседи будут более чем недовольны?

— Возможно, — отозвалась она уклончиво и осуждающе стрельнула в Ифемелу бровями, словно говоря, что она отлично понимает, кто превратил ее сына в жалкого борца с расизмом. Ифемелу ответила победной улыбочкой.

И все же. Однажды они побывали в Вермонте, в гостях у его тети Клэр, женщины, владевшей экологической фермой, ходившей босиком и рассуждавшей о том, какая крепкая у ее ступней связь с почвой. Был ли у Ифемелу такой опыт в Нигерии? — спросила она, и вид у нее сделался разочарованным, когда Ифемелу сказала, что мама ее шлепнула бы, если бы Ифемелу вышла на улицу необутой. Все время, пока они были у нее на ферме, Клэр говорила о своем кенийском сафари, о величии Манделы, о том, как она обожает Хэрри Белафонте,[160] и Ифемелу опасалась, что Клэр того и гляди перейдет на эбоникс[161] или суахили. Покидая ее болтливый дом, Ифемелу сказала:

— Как пить дать, она интересная женщина — будь она собой. Мне не нужно, чтобы она меня уговаривала, что любит черных.

И Кёрт возразил, что дело не в расе, а просто в том, что тетя слишком чувствительна к различиям — любым различиям.

— Она все то же самое проделала бы, явись я с русской блондинкой, — пояснил он.

Ну конечно же, тетя не стала бы делать того же самого с русской блондинкой. Русская блондинка — белая, и тетя не чувствовала бы потребности доказывать, что ей нравятся люди с внешним видом, как у русской блондинки. Но Ифемелу не стала говорить этого Кёрту: жалела, что это для него неочевидно.

Когда они вошли в ресторан со столами, застеленными льняными скатертями, и администратор, посмотрев на них, спросил: «Столик на одного?» — Кёрт поспешно сказал ей, что администратор «не это» имел в виду. И Ифемелу хотелось спросить: «А что еще он мог иметь в виду?» Белокурая хозяйка пансиона в Монреале в упор не видела ее, когда они получали ключи, — совершенно и в упор, улыбчиво, глядя только на Кёрта, и Ифемелу захотелось заявить Кёрту, до чего сильно ее это оскорбляет; хуже еще и оттого, что Ифемелу не понимала: это потому, что хозяйке не нравятся черные или нравится Кёрт. Но Ифемелу промолчала: он бы возразил, что она накручивает, или устала, или и то и другое. Она понимала, что все это надо ему выложить, что утайка подобных мыслей бросает тень на них обоих. И все же выбирала молчание. Вплоть до того дня, когда они повздорили из-за ее журнала. Он вытащил экземпляр «Сути»[162] из кучи у нее на журнальном столике — в то редкое утро, какие они проводили у нее в квартире, воздух все еще полнился ароматом омлета, который она приготовила.