— Американха! — дразнила ее Раньинудо. — Ты смотришь на все американскими глазами. Но штука в том, что ты даже не настоящая американха. Будь у тебя американский акцент, мы бы потерпели твое нытье!

Раньинудо забрала ее из аэропорта — стояла у выхода в зале прилетов в струящемся платье подружки невесты, румяна на щеках слишком яркие, словно ушибы, зеленые атласные цветы в волосах — набекрень. Ифемелу поразило, насколько Раньинудо ослепительна, до чего привлекательна. Не жилистая груда шишковатых ног и рук, а крупная, крепкая, изгибистая женщина, восхитительная и статью своей, и ростом, — она подавляла собою, притягивала взгляд.

— Раньи! — воскликнула Ифемелу. — Я понимаю, мое возвращение — дело важное, но я не догадывалась, что оно достойно бального платья.

— Во дура. Я прямиком со свадьбы. Не хотела рисковать пробками и не поехала домой переодеваться.

Они обнялись, крепко. Раньинудо пахла цветочными духами, бензиновым выхлопом и потом — она пахла Нигерией.

— Выглядишь обалденно, Раньи, — сказала Ифемелу. — В смысле, под всей этой боевой раскраской. Твои фотографии ничего о тебе толком не говорили.

— Ифемско, ты на себя глянь, шикарная детка, даже после долгого перелета, — сказала она, смеясь, отмахнувшись от комплимента, играя старую свою роль девчонки, которая тут не красотка. Красота ее изменилась, а вот задор и некоторая бесшабашность никуда не девались. Неизменным осталось и вечное бульканье у нее в голосе, смех под самой поверхностью, готовый прорваться на волю, извергнуться. Вела она быстро, по тормозам давала резко и частенько поглядывала на «блэкберри» у себя на коленях: когда б ни замирало движение, она хваталась за телефон и стремительно в него тыкала.

— Раньи, писать эсэмэски и вести машину нужно только в одиночестве, тогда угробишь себя одну, — сказала Ифемелу.

— Хаба![192] Я не пишу, когда веду-о. Я пишу, когда не веду, — сказала она. — Эта свадьба — кое-что, лучшая из всех. Интересно, помнишь ли ты невесту. Она была близкой подружкой Функе в средней школе. Иджеома, очень желтая девушка. Ходила в Святое чадо, но появлялась у нас вместе с Функе на занятиях ЗАЭС.[193] Мы в университете подружились. Сейчас увидишь ее, э, — серьезная деваха. У мужа толстые деньги. У нее обручальное кольцо крупнее Зума-Рока.[194]

Ифемелу глазела в окно, слушая вполуха, размышляя, до чего некрасив Лагос: дороги в рытвинах, дома прут, как сорняки, без всякого порядка. В путанице чувств она распознавала только растерянность.

— Лайм и персик, — сказала Раньинудо.

— Что?

— Цвета этой свадьбы. Лайм и персик. Зал украсили так здорово, а торт вообще прелесть. Смотри, я пофотографировала. Собираюсь выложить в «Фейсбук». — Раньинудо протянула Ифемелу свой «блэкберри». Ифемелу вцепилась в него, чтобы Раньинудо сосредоточилась на дороге. — И я познакомилась кое с кем-о. Он увидел меня у церкви, я ждала снаружи, когда служба закончится. Такая жарища, у меня база потекла, я знаю, что выгляжу как зомби, а он все равно подходит поговорить! Хороший знак. Кажется, этот — крепкий материал для брака. Я тебе говорила, что моя мама на полном серьезе читала новены, чтобы я порвала с Ибрахимом? Тут-то у нее инфаркта хоть не будет. Его зовут Ндуди. Клевое имя, аби?[195] Такое игбо, что дальше ехать некуда. И видала б ты его часы! Он в нефтянке. На визитке написано: «Офисы в Нигерии и за рубежом».