– Точно не помню, – говорит Престон. – Может, в Drexel? Он всего лишь помощник ответственного аналитика по финансам, а его жуткая подруга с гнилыми зубами, та вообще сидит в какой-то дыре, занимается выкупом акций за счет кредита.

– Где мы сегодня ужинаем? – говорю я. Мое терпение лопается. – Надо заказать столик. Я не собираюсь стоять в каком-нибудь ебаном баре.

– А что это за дрянь надета на Моррисоне? – обращается сам к себе Престон. – Что, действительно костюм в полоску с клетчатой рубашкой?

– Это не Моррисон, – говорит Прайс.

– А кто? – Престон снова снимает очки.

– Это Пол Оуэн, – говорит Прайс.

– Это не Пол Оуэн, – говорю я. – Пол Оуэн в другом конце бара. Вон там.

Оуэн стоит у стойки, в двубортном шерстяном костюме.

– Он занимается счетами Фишера, – говорит кто-то.

– Везучий мерзавец, – бормочет кто-то другой.

– Везучий жидовский мерзавец, – произносит с нажимом Престон.

– Боже мой, Престон, – говорю я. – Это-то тут при чем?

– Слушай, я своими глазами видел, как он трепался по телефону с исполнительными менеджерами и при этом плел ебаную менору. А в прошлом декабре он приволок в офис куст хануки, – неожиданно оживившись, говорит Престон.

– Хуйню ты плетешь, – холодно замечаю я, – а не менору. Хуйню.

– Бог ты мой, Бэйтмен, может быть, мне сходить в бар и попросить Фредди пожарить тебе этих ебучих картофельных оладий, – говорит неподдельно встревоженный Престон. – Этих, как их… латкес?

– Спасибо, конечно, но я как-нибудь обойдусь, – отвечаю я. – Просто попридержи свои антисемитские замечания.