Но вот слезы иссякли. Генри выплакался досуха. Эдмунд протянул ему чистый носовой платок, Генри поднял голову, высморкался. И сказал:

— А теперь мне хочется лечь спать.

— Ну, конечно, — с улыбкой отозвалась мать. — А не хочешь сначала искупаться? Ты, наверное, прозяб и весь перепачкался.

— Да, хорошо.

Он слез с ее колен, еще раз высморкался и подошел к отцу вернуть платок. Эдмунд взял платок у него из руки, притянул сына к себе, наклонившись, поцеловал в макушку. И сказал:

— Одну вещь ты нам так и не объяснил.

Генри вопросительно задрал голову.

— Почему все-таки ты убежал?

Генри подумал. И ответил:

— Мне там не понравилось. Там все не так. Будто болеешь. Будто повышенная температура.

— Да, — помолчав, произнес Эдмунд. — Понятно.

Он поколебался мгновение и сказал:

— Слушай, старичок, ступай-ка ты с Эди наверх и залезь в теплую ванную. Мы с мамой должны ехать обратно на этот бал, но я сначала позвоню Ви и сообщу ей, что ты молодцом, а перед уходом мы еще к тебе поднимемся и пожелаем спокойной ночи.

— Хорошо, — согласился Генри, дал руку Эди и пошел с нею к двери. Но оглянулся и спросил: — А вы правда придете?

— Обещаем.

Дверь за ним затворилась. Эдмунд и Вирджиния остались одни.

Без Генри Вирджиния обессиленно откинулась на спинку стула. Больше не было нужды скрывать свое потрясение, и Эдмунд увидел, как побледнело и осунулось, несмотря на косметику, ее лицо, как потускнели глаза, еще недавно полные праздничного блеска. Из нее словно выкачали воздух.

Эдмунд встал, протянул ей руку и поднял ее на ноги.

— Пошли.

Он пошел вперед — из кухни — по коридору — в пустынную библиотеку. Здесь в камине по-прежнему полыхал разведенный им огонь, наполняя просторную комнату приятным теплом. Вирджиния прошла прямо к камину, опустилась на скамеечку, протянула к пламени ладони. Многослойный подол платья вздулся и опал вокруг ее колен, в меховом воротнике утонуло тонкое нежное лицо.