Сильная? Ха! Скорее совсем слабая. Я годами жила с монстром, который изощренно пытал меня, называя это любовью. Меня унижали, преуменьшали мои достоинства, ругали и постоянно проверяли на каждом шагу. Меня судили за каждую малость, критиковали и отказывали в человеческом отношении. Я сама по доброй воле отрешилась от друзей, от семьи, потеряла работу, лишилась мечты всей жизни – и все ради того, чтобы остаться с Джеймсом. И я не могла от него уйти. Я несколько раз пыталась, но была слаба, воля моя была слаба. Он всегда возвращался в мою жизнь, в мое сердце. Никакой силы не было в том, чтобы лежать на больничной койке, сделав аборт, но в этом была… свобода. Буть я сильной, я бы с гордо поднятой головой вышла из клуба в Камдене три года и двести семьдесят дней тому назад, когда… когда Джеймс в шутку назвал меня «шлюшкой». Будь я сильной, я бы отказалась снова с ним видеться, после того как он отказался спать в моей постели, потому что другие мужчины в ней спали. Будь я сильной, я заявила бы на него в полицию сразу после того, как он меня изнасиловал. Будь я сильной, я бы прервала эту череду кошмаров, и он больше не принес бы несчастья ни одной женщине…

Я не плакала о ребенке, от которого избавилась этим вечером, но все время помнила об этом, сколько бы лет ни прошло. Каждый год на годовщину аборта я плакала, да. Потому что он не заслужил того, чтобы потерять жизнь, потому что я была зла на Джеймса, вынудившего меня поступить именно так. Иногда я сожалела о содеянном и размышляла, что могла бы родить и взять ребеночка с собой в Грецию, родись у меня мальчик или девочка. Я бы преподавала английский и была мамой…

Часто мне приходила в голову мысль о том, что меня непременно накажут за то, что я сотворила. Думала, что больше никогда не рожу, но появилась Шарлотта, наш с Брайаном чудесный ребенок. Она родилась ровно через год после моего замужества. И я почувствовала, что меня благословили, простили, словно в жизни, как в большой книге, началась новая глава, и теперь я была по-настоящему свободна. Когда я захотела подарить ей сестренку или братика, у меня ничего не получилось, – лишь четыре выкидыша, один за другим. За три года.

Шарлотта, моя чудесная девочка.

Я открываю дверь в палату к ней…

Шарлотта лежит, раскинувшись, на больничной койке. На ней нет одеяла, чистая пластиковая трубка торчит изо рта, на груди мозаика из разноцветных электродов. Монитор, фиксирующий биение сердца пикает в углу комнаты. Он отсчитывает время не хуже метронома – я закрываю глаза, хочется спать.