Лесорубы не спрашивали, и ближе к ночи им стало совсем не по себе. Казалось, они пытаются понять, не стоит ли им уйти, и, возможно, с облегчением ушли бы.

Коналл занял свое обычное место у камина, и по его исполненному надежды взгляду я поняла, что он дожидается, когда я к нему присоединюсь. Он следил за мной глазами, куда бы я ни шла, но позже к вечеру, когда до него наконец дошло, что я не буду совать ему кусочки своего обеда, утратил веру и уронил морду на камни. Я едва удержалась, чтобы что-нибудь ему не отнести. У нас был уговор, и я чувствовала себя страшно виноватой из-за того, что нарушила его.

Когда в конце концов все столы и табуреты оказались заняты и я начала бегать взад-вперед между залом и кухней, время полетело стрелой. Не успела я опомниться, все уже поели, я убрала со столов – и ничего не разбила. Пролила я всего два напитка, и лишь один пришелся на клиента – волынщика, Иэна Макинтоша, который был само милосердие.

Когда время подошло к девяти и Энгус, как всегда, включил по радио вечерние новости, я остановилась в дверях, чтобы послушать.

Красная Армия еще ближе подошла к Берлину и перекрыла железнодорожные пути и дороги, ведущие в город. Дрезден, возможно, уже и лежал в руинах, но авиация союзников продолжала «денно и нощно», как сказал диктор, бомбить Германию. Британские войска взяли бирманский остров Рамри, а на Иводзиме, острове рядом с Японией, началось важное сражение.

Я ускользнула, прежде чем объявили число погибших.

Рона оставила тарелки возле раковины, и я встала рядом, чтобы помочь. Казалось, Рона еще усохла за вечер и двигалась еще медленнее, чем обычно. Если бы мы говорили на одном языке, я бы предложила ей дать ногам отдохнуть, а посуду помыла бы сама.

Коналл прокрался за нами следом, и когда мы вымыли последнюю тарелку, издал такой вздох, словно у него разбилось сердце, и рухнул возле кровати Энгуса, точно моя жестокость лишила его даже сил запрыгнуть на кровать.

Если бы я занималась посудой в одиночестве, я бы позволила ему вылизать пару тарелок.

Когда все разошлись, я отнесла миску с последней порцией горячего супа наверх – и полпинты пива в придачу.

– Тук-тук, – сказала я, хотя дверь Мэг была открыта. – Я тебе кое-что принесла.

Она перебралась на кровать и лежала, отвернувшись к стене.

– Если только это не лекарство, то не надо.

Я поставила миску и бокал и села с ней рядом. Днем у нее в лице был хоть какой-то цвет.

– Что случилось? Я думала, тебе получше.

– Так и было, – сказала она. – По-моему, я перенапряглась.

– Я тебе супа принесла. Хочешь пересесть обратно в кресло?