— Нет, она немка была, дочь врача, из очень богатой семьи. Вряд ли дедушка когда-нибудь уехал бы из Вены, если бы не война. У него были зеленые глаза и светлые волосы, но в паспорте все равно писали: «Негр». Не забывай, чернокожих Гитлер ненавидел не меньше, чем евреев.

— Сколько было матери, когда они вернулись?

— Тео уже было лет четырнадцать-пятнадцать, значит, ей десять-одиннадцать. Представляешь, какой для нее это был шок. Они и негров-то настоящих никогда не видели. Тяжело им пришлось. Вчера они прелестные венские детишки, а нынче негритята и живут в квартале для цветных. Но твоя мать была маленькой леди, бегло говорила по-французски и по-немецки, играла на фортепьяно. Они с Тео оба были прекрасно воспитаны. — Кристина улыбнулась — Не то что я. Мне было почти столько же, сколько твоей маме, и мне казалось, она хочет играть и веселиться, но не знает, как это делается. Многие принимали их с Тео за снобов, но это не так, они просто выросли в другой культурной среде. А как они обожали своего отца, ох! Он очень гордился своими детьми.

— Вы его помните?

— О да, доктор Ле Гард и мой отец очень дружили, ходили в один клуб. Много времени вместе проводили. У них был чудесный дом, со вкусом обставленный, входишь туда, бывало, и как будто в другой мир попадаешь. Помню, твои бабушка с дедушкой обожали музыку, у них всегда звучали Брамс, Шуман, Штраус. А какие они устраивали вечеринки! Библиотека у них была — закачаешься, и картины. Они в Европе столько прекрасных живописных работ накупили! Они почти никуда не ходили — зачем, когда есть такой дом.

— Как выглядел мой дедушка?

— О-о, красивый был мужчина, высокий, прямо величавый.

— Понятно. — Дена хотела задать еще один вопрос, но боялась, как бы он не прозвучал обидно. — Ну… а насколько он был темнокожим?

Кристина не обиделась.

— А вот как ты, когда чуть-чуть загоришь. Он был голубой крови.

— Голубой крови?

Кристина засмеялась и перевернула руку ладонью вверх:

— Человек со светлой кожей, настолько светлой, что видны вены. Его мать была светлокожей квартеронкой из Нового Орлеана и вышла замуж за француза. Моя мать тоже была голубой крови. Сестра, Эмили, — белокожая, как ты. Я унаследовала цвет кожи отца, и он, кстати говоря, был отнюдь не рад этому. Стоило мне летом прийти с прогулки хоть немного загоревшей, он ужасно сердился. «Если еще немного почернеешь, — говорил он, — отошлю тебя в Гарлем, будешь жить с черными». Не любил он темной кожи.

— Почему?

— Даже не знаю. Просто не любил. Такой вот он был. Когда я в первый раз привела в дом будущего мужа, отца чуть удар не хватил. «Слишком черный, слишком черный», — говорил он. — Кристина засмеялась. — Но я ни в какую. Наверное, я вышла за него просто назло папе.