– Сказать по чести, я больше об этом не вспоминал. Я не возьму ни чужое платье, ни чужой герб, иначе покойник встанет из могилы и разоблачит меня как самозванца.

– Милорд Норфолк говорит, вы нарочно выставляете свое низкое происхождение напоказ, желая ему досадить. – Генрих берет его под руку. – Отныне куда бы я ни ехал – хотя этим летом мы воздержимся от дальних поездок, учитывая состояние королевы, – вам будут отводить комнаты рядом с моими, чтобы мы могли разговаривать, когда мне потребуется, и по возможности смежные, чтобы никого за вами не посылать. – Король улыбается придворным, и те приливают, как волна. – Разрази меня Бог, – продолжает Генрих, – если умышленно вами пренебрегал. Я знаю, кто мне друг.

На улице Рейф говорит:

– Разрази его Бог… Как же он страшно божится! – Обнимает хозяина. – Что ж, лучше поздно, чем никогда. Но послушайте, я должен вам кое-что рассказать, пока мы не дома.

– Говори сейчас. Что-то хорошее?

Подходит джентльмен и говорит:

– Господин секретарь, ваша барка готова доставить вас домой.

– Надо мне завести дом возле реки, – произносит Кромвель. – Как у Мора.

– И оставить Остин-Фрайарз? – спрашивает Рейф. – Вспомните свой теннисный корт. Сады.

Король все подготовил втайне. Герб Гардинера сбили, и над флагом с розой Тюдоров сейчас поднимают флаг с гербом Кромвеля. Он впервые поднимается на борт собственной барки, и на реке Рейф сообщает свои новости. Качание суденышка под ногами едва ощутимо. Флаги обвисли. Все еще утро, мглистое, пегое; кожа, ткань или свежая листва – там, где на них попадает солнце – поблескивают, словно яичная скорлупа. Углы сглажены, весь мир лучится и напоен влажным зеленым ароматом.

– Я уже полгода женат, – говорит Рейф, – и никто не знает, только вы теперь знаете. Я женился на Хелен Барр.

– О, кровь Христова! – восклицает он. – В моем собственном доме! О чем ты думал?

Рейф безмолвно выслушивает все: ни гроша за душой, ни связей, ни положения, ничего, кроме красивой мордашки, ты мог бы жениться на богатой наследнице. Вот погоди, я сообщу твоему отцу! Он будет в ярости, скажет, что я за тобой не доглядел.

– А вообрази, что вдруг объявится ее муж!

– Вы сказали ей, что она свободна. – Рейф дрожит.

– Кто из нас свободен?

Он вспоминает, как Хелен спросила: «Так я могу снова выйти замуж? Если кто-нибудь меня возьмет?» Вспоминает ее долгий многозначительный взгляд, которого тогда не понял. С тем же успехом она могла пройтись перед ним колесом, он бы не заметил: для него разговор был окончен, и мысли уже двинулись в другую сторону. Если бы я сам перед нею не устоял, кто бы меня осудил за женитьбу на бедной прачке – да хоть на уличной попрошайке? Люди сказали бы: вот чего хотел мастер Кромвель, упругую женскую плоть, мудрено ли, что он пренебрег богатыми вдовушками. Ему не нужны деньги, не нужны связи, он волен следовать своим влечениям, он уже сегодня государственный секретарь, а завтра – кто знает?