Рич и мастер Ризли тоже не отходят от него ни на шаг.

– Мы хотим помочь, хотим учиться, понять, как вы это делаете, – твердят они. Куда им. Мальчишкой, сбежав от отца через Ла-Манш, гол как сокол, он промышлял на улицах Дувра финтом с тремя картами.

– Вот королева. Смотрите на нее. Опля! И где теперь ваша королева?

Королева в рукаве, а денежки в кармане. «Высечь его!» – кричат игроки.

Он приносит Генриху бумаги на подпись. Кингстон до сих пор не получил инструкций, как следует казнить приговоренных. Он обещает, что заставит короля принять решение.

– Ваше величество, – говорит он, – на Тауэрском холме нет виселицы, и едва ли благоразумно везти их на Тайберн. Могут начаться волнения…

– Волнения? – удивляется Генрих. – Лондонцы не испытывают к ним никаких теплых чувств. Горожанам нет до них никакого дела.

– Разумеется, но стоит ли давать повод для беспорядков, к тому же дни стоят погожие…

Король ворчит. Хорошо. Пусть будет палач.

А Марк?

– Видите ли, я обещал ему смягчить приговор, Марк признался добровольно, а посему…

– Француз здесь? – спрашивает король.

– Жан де Дентвиль. Представил грамоты.

– Нет.

Не тот француз. Палач из Кале.

– Ваше величество полагает, королева утратила девственность при французском дворе?

Генрих молчит, размышляет, затем говорит:

– Она всегда, заметьте, всегда кичилась передо мной превосходством французов. Думаю, вы правы. Я не верю, что ее девственность отнял Гарри Перси. Он не стал бы лгать. Ложь несовместима с его достоинством пэра Англии. Да, именно при французском дворе ее и развратили.

Считать ли приглашение палача-француза – наверняка мастера своего дела – жестом милосердия или этот вид убийства просто отвечает жестоким представлениям Генриха о том, как следует казнить королеву?