Когда дело касалось Тамары Краус, он не доверял себе. В этом не было ничего романтического. Если на то пошло, Тамара относилась к типу женщин, который больше подходил Треславу, чем Финклеру. Последний помнил, как его друг однажды под настроение выдал перечень озабоченных дамочек, с которыми он вступал в связь. Перечень этот напоминал струнную группу женского оркестра или, скорее, женский оркестр, состоящий только из струнной группы. Финклеру стало дурно от одних лишь кратких описаний. «Нет уж, такое не для меня», — сквозь зубы процедил он тогда. И вот теперь он оказался в сходном положении, позволяя Тамаре Краус водить смычком по его натянутым нервам.

Он не знал, как сказать ей, чтобы она оставила его в покое. Она, понятно, будет отрицать, что как-то на него воздействовала. Он льстит себе, полагая, будто она заинтересовалась им как мужчиной, а не как одним из СТЫДящихся еврейских соратников. Она с ним никоим образом не заигрывала, и если он вдруг представил, как она кричит в его объятиях, то эта драматичная сцена целиком и полностью относится к области его фантазий.

Все это было верно, однако вообразившиеся ему крики не имели ничего общего со звуками, которые тщеславный мужчина в своих фантазиях вызывает у сексуально неудовлетворенной женщины. Крики Тамары Краус, услышанные им как бы авансом, имели не сексуальную, а идейную подоплеку. Ее демоническим возлюбленным был сионизм, а вовсе не Финклер. Одержимая ненавистью — увы, недостаточно взаимной — к сионизму, она не могла думать ни о чем другом. Примерно так же бывает, когда ты безумно влюблен.

Если при одном упоминании ею Западного берега или сектора Газа нервы Финклера натягивались как струна, в этом был виноват сам Финклер. Если термины «оккупация» и «психологическая травма», слетая с ее влажных губ — маячивших неуместно похотливым пятном посреди надуто-сердитого личика, — вызывали у Финклера дикое возбуждение, в этом была вина самого Финклера. Он предвидел, что случится, если они по несчастью или по недоразумению окажутся в одной постели и она действительно издаст тот пронзительный антисионистский крик любви-ненависти: он кончит шесть или семь раз подряд, а потом убьет ее. Отрежет ее язык и запихнет отрезанное ей в глотку.

Между прочим, это послужит отличной иллюстрацией к ее словам о распаде еврейского сознания, когда попытка «окончательного решения еврейского вопроса», предпринятая нацистами, подтолкнула обезумевших евреев к собственным «окончательным решениям», теперь уже в Палестине. Насилие порождает насилие.