Его хозяйка сама пошла за мной. Прежде такого никогда не случалось. Сколько раз я надеялась заполучить её добровольной спутницей, но пока её, бывало, не попросишь, чуть ли не станешь умолять, для её же блага, она ни за что не покинет дом. И вот теперь, когда я хочу ускользнуть, она пускается вслед проворно, хоть и пытается скрыть, что уторопливает шаг, в своей огромной накидке с капюшоном и с глупым зонтом, который с хлопаньем и скрипом выворачивается наизнанку от ветра и в котором вообще мало пользы. Такова человеческая природа: люди охотно поспешат за тобою, едва ты только их разлюбишь или перестанешь к ним тянуться.

У меня есть любимый маршрут – мимо дольмена и упавшего менгира, мимо маленькой часовни Богородицы (изображение Богородицы высечено на надвратной плите, гранит которой не очень отличен от первых двух упомянутых памятников, и, как знать, не был ли взят когда-то от одного из них?).

Догнав меня, Кристабель спросила:

«Кузина Сабина, можно я пойду с тобой?»

«Как тебе будет угодно, – отвечала я, не снимая руки с собачьей холки. – Как пожелаешь…»

Мы немного прошли молча, потом она сказала:

«Уж не нанесла ли я тебе какую-то обиду?»

«Нет, что ты».

«Вы все ко мне так добры, у меня возникло чувство, что я нашла пристанище, или почти дом, здесь, на родине моего отца».

«Что ж, мы с батюшкой этому рады».

«Не вижу в тебе радости. Я готова признать, у меня острый язык и колючие манеры. Если я сказала что-нибудь…»

«Нет-нет, ровным счётом ничего».

«Может быть, я нечаянно нарушила твой душевный покой? Но ты ведь не очень была довольна этим покоем – так мне казалось поначалу… Или я ошибаюсь?..»

Слова не шли у меня из уст. Я прибавила шагу, пёс вприпрыжку за мной.

«Всё, к чему я ни прикоснусь, – проговорила Кристабель, – обрекается страданью».

«Про это я не знаю, ты мне ничего не рассказывала».

Теперь на какое-то время замолчала она. Я шла всё быстрее и быстрее; я в своих родных местах, я молода и сильна; ей трудно было поспеть за мной.

«Ну как я могу рассказать, – произнесла она спустя время. Не жалобно (это было бы не в её духе), а резко, почти нетерпеливо. – Я не умею делать признаний. Не умею исповедоваться. Я всё храню в себе, только так я могу выжить, только так».

Неправда! Со мной ты ведешь себя иначе, чем с моим отцом! – чуть не воскликнула я, но сдержалась. Вместо этого я сказала:

«Возможно, ты не доверяешь женщинам. Что ж, это твоё право».