Я молча покачала головой; меня терзали сомнения, а ночью, около полуночи, я вдруг проснулась от света темно-желтой осенней луны, проникавшего сквозь щели в ставнях, и мысли мои тут же вновь устремились к моей больной малютке. Я встала, накинула капот, и Мэгги, спавшая вместе со мной, спросила:

— Ты заболела?

— Нет, мне просто тревожно. Я, пожалуй, проведаю Элизабет, а ты спи, спи.

— Я пойду с тобой. — И Мэгги, выскользнув из постели, набросила поверх ночной рубашки теплую шаль.

Открыв дверь, мы вместе вышли в коридор, и дремавший часовой даже вздрогнул от удивления: мы и впрямь были похожи на двух призраков — бледные, с неприбранными, заплетенными в свободную косу волосами и в ночных чепчиках.

— Ничего не случилось, — быстро успокоила его Мэгги. — Просто ее милость хочет заглянуть в детскую.

Однако часовой вместе с напарником последовал за нами, с изумлением глядя, как мы ступаем босыми ногами по холодному каменному полу. Вдруг Мэгги остановилась и спросила:

— Что это?

— Ага, значит, ты тоже услышала! Я думала, мне показалось, — тихо сказала я. — Ты слышишь, как она поет?

Мэгги покачала головой:

— Нет, никакого пения я не слышу, просто какие-то странные звуки.

Но я уже поняла, что это за «странные звуки», и чуть ли не бегом поспешила в детскую, охваченная тревогой. Оттолкнув стражу, я взлетела по каменной лестнице на верхний этаж башни, где была устроена чудесная, теплая и безопасная, детская, и стоило мне открыть дверь, как нянька рванулась мне навстречу с искаженным от ужаса лицом; она явно с трудом распрямила спину — видно, долго простояла, согнувшись над детской колыбелью.

— Ваша милость! А я как раз собиралась за вами послать!

Я подхватила Элизабет на руки. Девочка была тепленькая и казалась сонной; во всяком случае, дышала она совершенно спокойно. Но, приглядевшись, я увидела, что лицо ее заливает смертельная бледность, а веки и губы у нее синие, как васильки. Я поцеловала ее и в последний раз увидела ее легкую, мимолетную улыбку: малышка поняла, что мама рядом. Я прижала ее к груди и стояла, не шевелясь, чувствуя, как в такт дыханию приподнимается и опускается ее маленькая грудка. Потом дыхание стало стихать, и Мэгги с надеждой спросила:

— Ну что, уснула?

Я покачала головой, чувствуя, что слезы ручьем текут у меня по щекам, и прошептала:

— Нет. Она не уснула. Не уснула…

* * *

Утром я обмыла маленькое тельце нашей дочурки, переодела ее в чистую рубашечку и послала Генриху коротенькую записку, сообщая о смерти девочки. Он примчался домой так быстро, что я догадалась: известие о смерти маленькой Элизабет он получил раньше, чем мою записку. Значит, и ко мне он приставил своего шпиона, чтобы и за мной, как за всеми остальными в Англии, была постоянная слежка; шпионы и сообщили ему, что я выбежала из своей спальни среди ночи и бросилась в детскую, а потом до самого конца не выпускала умирающую дочь из объятий.