Я смотрю на него почти как на незнакомца. Он так не похож на принца, которого я так любила, когда была жива его мать и был второй сын, давным-давно, сорок лет назад. Генрих стал очень широким, его ноги, бывшие когда-то такими сильными и гибкими, искривились, мышцы икр выпирают из-под врезающейся в тело голубой подвязки. Его живот круглится под дублетом, но дублет так широк и так толсто и крепко простеган, что Генрих кажется скорее величественным, чем толстым. Плечи у него под бортовкой и простежкой широкие, как у всякого спортсмена, и собственный размер вместе со многими слоями ткани делает их такими необъятными, что Генрих может пройти только в широко распахнутые двустворчатые двери. Копна его рыжих кудрей редеет, хотя он их тщательно расчесывает и завивает; но все равно просвечивает бледная кожа. Борода, в которой начала пробиваться седина, растет редко и курчаво, Катерина никогда бы не позволила ему носить бороду, она жаловалась, что борода царапает ей лицо. Нынешняя королева ни в чем не может ему отказать и не смеет жаловаться.

А его лицо, – его раскрасневшееся сейчас от неловкого танца лицо, сияющее при виде того, как смотрит на него снизу вверх молодая женщина, словно представить не может большего наслаждения, чем пожатие человека, который ей в отцы годится, и его объятия, когда танец позволяет им сойтись поближе, – вот его лицо и заставляет меня сомневаться.

Он больше не выглядит сыном Елизаветы. Чистая красота ее фамильного профиля, нашего семейного профиля, смазана его жирными щеками и подбородком. Отчетливые черты Елизаветы расплываются на разрушающемся лице ее милого принца Гарри. Глаза его кажутся меньше из-за раздутых щек, губы, похожие на розовый бутон, теперь слишком часто неодобрительно поджимаются, и от этого складка рта кажется злой. Он все еще красив, лицо у него по-прежнему привлекательное, но выражение лица – нет. Он выглядит мелочным, потакающим своим желаниям. Ни его мать, ни весь наш род мелочными не были. То были величественные короли и королевы, а этот, их потомок, хоть и одевается так богато, и выставляет себя мощным и властным, под ватой и жиром – мелок, он обидчив и мстителен, как мелкий человек. Наша беда, беда двора, беда страны в том, что мы вручили этому недалекому тирану власть Папы и армию короля.

– У вас такой мрачный вид, леди Поул, – замечает Николас Кэрью.

Я тут же отвожу взгляд от короля и улыбаюсь.

– Я была далеко отсюда, – говорю я.

– Да, я знаю кое-кого, кому желал бы быть сегодня далеко-далеко отсюда, – тихо произносит он.