– У меня новости и о другом вашем сыне, Реджинальде.

– Он в Риме? – горячо спрашиваю я.

Лэнггриш кивает.

– Его скоро сделают кардиналом, – благоговейно произносит он. – Он вернется в Англию кардиналом и восстановит церковь во славе ее, как только король согласится на требования паломников.

– Папа отправит моего сына домой восстанавливать церковь?

– Спасти всех нас, – набожно отвечает Лэнггриш.

Л’Эрбер, Лондон, декабрь 1536 года

В этом году мы проводим двенадцать дней Святок по-старому. Пусть приорат в Бишеме и закрыт, но здесь, в Лондоне, я открываю свою часовню, ставлю свечи Адвента на окна и оставляю дверь открытой, чтобы любой мог зайти и увидеть алтарь, покрытый золотой парчой, потир и распятие, сверкающее в пахнущей ладаном тьме, сияние хрустальной дарохранительницы, хранящей таинство Тела Христова, улыбающиеся уверенные лица святых, написанных на стенах, хоругви и знамена моей семьи. В темном углу часовни смутно светится на знамени белая роза, напротив нее – сочная фиалка Поулов, имперского, папского пурпурного цвета. Я опускаюсь на колени, утыкаюсь лицом в ладони и думаю, что нет причины Реджинальду не стать Папой.

Рождество выдается чудесное – для нашей семьи и для Англии. Возможно, в этом году Реджинальд возвратится домой, чтобы вернуть церкви ее законное место, а мои сыновья вернут на законное монаршее место короля.

Я узнаю из записки от кузины Гертруды, от гонца испанского посла, от собственных своих людей в Лондоне, что короля убедили: никакой Англией, тем более севером, он править не сможет, если не заключит соглашение с паломниками. Ему сказали, прямо и уважительно, что церковь должна вернуться к Риму, а прежние благородные советники – в королевские покои. Король может выражать недовольство, говорить, что никто не имеет права указывать ему, с кем советоваться, но на деле знает, – и все лорды знают, и джентльмены, и городские общины, – что с тех пор, как он отдал высокие посты писарям из простолюдинов и сделал вид, что женился на дочери моего мажордома, в его правлении все пошло не так.

В конце концов, в гневе и неистовстве, он соглашается – ему ничего не остается, кроме как согласиться; и Томас Говард едет обратно на север по метели и морозу, везет королевское прощение, и ему приходится ждать на холоде у ворот Докастера, пока ланкастерский герольд зачитывает королевское прощение тысячам терпеливых северян, молча стоящих в плотном строю. Роберт Аск, их вождь, который явился словно из ниоткуда, опускается на колени перед тысячами своих паломников и говорит, что они одержали великую победу. Он просит освободить его от должности командира. Когда паломники соглашаются, он срывает кокарду с Пятью ранами и обещает, что больше никто из них никакую кокарду не наденет, кроме королевской.