– Ваша Милость, мне жаль, но ваш сын лорд Монтегю мертв.

Я поворачиваюсь к нему лицом, глаза у меня сухие.

– Мне жаль это слышать, – ровным голосом отвечаю я. – По какому обвинению?

– Измена, – легко произносит он. – Ваш сын и его кузены Генри Куртене и Эдвард Невилл предстали перед судом пэров, их судили и признали виновными в измене против короля.

– Они признали свою вину? – спрашиваю я резким голосом, и губы у меня ледяные.

– Их признали виновными, – говорит он, словно это и есть ответ, словно это можно считать ответом. – Король был к ним милосерден.

Я чувствую, как начинает колотиться мое сердце.

– Милосерден?

– Он позволил казнить их на Тауэрском холме, а не в Тайберне.

– Я знаю, что мой сын и его кузены не были виновны в измене нашему возлюбленному королю, – говорю я. – Где жена Генри, леди Куртене, и ее сын Эдвард?

Он на мгновение замирает. Он, глупец, едва не забыл про них.

– Все еще в лондонском Тауэре, – неохотно отвечает он.

– А мой сын Джеффри?

Ему не по душе вопросы. Он взвивается.

– Сударыня, не вам меня допрашивать. Ваш сын – казненный изменник, а вы под подозрением.

– Так и есть, – тут же отвечаю я. – Это вам меня допрашивать, такому умелому. Они все не признали себя виновными, и вы не нашли против них никаких свидетельств. На мне нет вины, и против меня вы свидетельств не найдете. Помогай вам Бог, Уильям Фитцуильям, ведь вы неправы. Допрашивайте меня, как пожелаете, хотя я вам в матери гожусь. Вы обнаружите, что я ничего дурного не сделала, как не сделал ничего дурного мой дорогой сын Монтегю.

Не надо было произносить его имя. Я слышу, как голос мой срывается, и не уверена, что смогу продолжать. Уильям раздувается от гордости при виде моей слабости.

– Не сомневайтесь, я вас еще буду допрашивать, – говорит он.

Держа руки за спиной, так, чтобы он не видел, я щиплю себя за кожу ладони.

– Не сомневайтесь, вы ничего не найдете, – с горечью отвечаю я. – И в конце концов ваш дом обрушится вам на голову, а эта река поднимется против вас, и вы пожалеете о том дне, когда пошли против меня в своей напыщенной глупости, когда взялись уязвить меня смертью того, кто лучше вас, – моего сына Монтегю.