В конце застолья Калисто, все еще без ума влюбленный в Мессалину, приблизился к ней и по случаю такого счастливого дня, попросил разрешить обнять и поцеловать в губы ту, которая после стольких испытаний, наконец, стала его императрицей.

- Неужели прямо сейчас?

- Один поцелуй, - проговорил Калисто. - Вот уже три дня, как мечтаю только об этом. Я так люблю тебя!

- Сейчас мне надо идти в свои покои, чтобы одеться так, как подобает в моем положении. А потом будет видно.

И она действительно отправилась в императорские апартаменты, раньше принадлежавшие Цезонии и приведенные в порядок теми же рабынями, что служили предыдущей императрице.

- Мой милый Калисто. На виду у всех этих служанок… - сказала она юноше, остановившись перед входом в свои покои, - ты же видишь, это невозможно. Тебе сюда нельзя. Подожди, я переоденусь и позову тебя.

Калисто остался в таблии. Облако печали бросило тень на его лицо. Погрустнев и задумавшись, он стал медленно прохаживаться по роскошной комнате.

Тем временем служанки наряжали Мессалину в самые богатые пурпурные одежды, какие нашлись в гардеробе Цезонии, а в пинакотеке уже собирались самые знатные и состоятельные римские дамы, пришедшие, чтобы поздравить новую императрицу.

Клавдий, накинувший на плечи императорскую мантию и опиравшийся на руку Полибия, обходил свое новое жилище, попутно делая замечания о некоторых изменениях, которые нужно было внести в расположение мебели и в назначение помещений. Калисто поглядывал на него, когда он изредка появлялся в коридоре, ведущем из таблия в атрий. Внезапно либертин услышал шелест одежды за своей спиной: он обернулся и увидел Мессалину, вышедшую из ее комнат и поправлявшую на мочках ушей две чудесных жемчужины, принадлежавших сначала Друзилле, а потом Цезонии. Калисто посмотрел на нее с непередаваемой нежностью и пошел навстречу, чтобы сказать о своем восхищении, однако она, не стесняясь его присутствия и продолжая на ходу возиться с непослушными украшениями, по пути в пинакотеку произнесла спокойно и безразлично:

- Ох, Калисто! Знаешь, извини меня. Но ты ведь понимаешь, что теперь я уже не смогу ворковать с тобой, как раньше. Ну, не волнуйся. Будь благоразумен. Я всегда буду любить тебя. Только сейчас мне нужно идти. Все дамы Рима ждут меня и хотят мне поклониться.

И, рассеянно улыбнувшись каким-то своим мыслям, она удалилась. Калисто прислонился спиной к дверному косяку и провожал ее печальным, задумчивым взглядом до тех пор, пока она не скрылась в перистилии, ведущем к пинакотеке. Его прекрасные глаза стали наполняться слезами.