Ани метнул злобный взгляд на больного ястреба-фараона, а Хект продолжала:

– С ними обоими нужно одинаково обращаться, ибо судьба не позволяет себя насиловать.

– Корми их хорошенько! – сказал везир и, бросив на колени старухи мешочек с золотом, добавил: – Если с одной из этих птиц что-нибудь случится, своевременно дай мне знать через Нему.

После этого Ани спустился в долину и направился к гробнице своих предков. А колдунья Хект смеялась ему вслед, бормоча себе под нос:

– Теперь-то этот глупец будет защищать меня уже ради своей птички. И этот ухмыляющийся, малодушный, бездарный человек собирается править Египтом! Неужто я и впрямь мудрее всех, или просто к старой Хект приходят за советом одни лишь дураки? Но ведь сам Рамсес избрал этого Ани своим везиром. Может быть, он сделал это потому, что не очень умный человек показался ему менее опасным? Если он действительно так думал, то это не слишком мудро, потому что никто не бывает так самоуверен и дерзок, как глупцы!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

А через час везир, выйдя из гробницы своих предков, уже в роскошных одеждах проезжал на блестящей колеснице мимо пещеры старухи Хект и хижины Уарды.

Нему пристроился на обычном для карликов месте – на подножке. Этот маленький человечек взглянул в сторону хижины и заскрежетал зубами, когда увидал возле Уарды какого-то мужчину, чья белая одежда была отчетливо видна сквозь изгородь.

А гостем Уарды был не кто иной, как царевич Рамери. В белой одежде казначейского писца он рано утром переправился через Нил, чтобы разузнать о Пентауре и… украсить волосы Уарды чудесной розой.

Последнее было, пожалуй, для него важнее, уже хотя бы потому, что к первому делу следовало приступить позже. Он даже попытался оправдать такой порядок перед самим собой весьма убедительными причинами. Во-первых, роза, заботливо спрятанная в складках его одежды, могла завянуть, если бы он стал ждать своих товарищей возле Дома Сети; кроме того, после разговора с ними ему, быть может, пришлось бы спешно возвращаться в Фивы, и, наконец, он не был уверен в том, что Бент-Анат не пошлет за ним своего царедворца, а поэтому всякое промедление грозило разрушить все его планы.

Сердце юноши сильно билось не только из-за близости девушки, но также от сознания того, что он совершает тяжкий проступок.

Место, куда он собирался ступить, считалось нечистым. Кроме того, он сказал Уарде неправду, а это была его первая в жизни ложь. Он выдал себя за писца из свиты Бент-Анат, и поскольку, солгав один раз, человек неизбежно должен продолжать лгать, то на вопросы о том, из какой он семьи, Рамери наплел ей множество всяких басен о своих родителях и о своей жизни.