— Это крайне огорчает меня, — поспешил заверить девушку Орион. — Мое поведение непростительно, но ведь ты знаешь сама, что я уступил желанию матери…

— Которая настаивала на нашем браке, хочешь ты сказать?

— Совершенно верно.

— Однако разве только в угоду госпоже Нефорис ты обнимал меня тогда под акациями, называя своей возлюбленной, осыпая поцелуями? Неужели ты сознательно лгал, или на самом деле любил меня в эти короткие мгновения, как любишь теперь ту, «другую», которую я не смею назвать? Говори правду, Орион, чистую правду! Ведь ты поклялся мне в этом.

Катерина замолчала, но ее блестящий влажный взор ясно говорил, что она еще любит Ориона, надеется на его благородство и ждет утвердительного ответа. Девушка скрестила полные руки на высокой груди, как будто стараясь унять ее бурное волнение. Румянец на хорошеньком личике то ярко вспыхивал, то становился бледнее; маленький ротик, только что произносивший такие жестокие слова, теперь сложился в улыбку, как будто готовый вознаградить нежным поцелуем за одно утешительное, примиряющее слово. Все существо Катерины изнемогало в истом ожидании, а ее умные глаза, в которых блестели слезы, были с мольбой устремлены на юношу. Это беззащитное, любящее создание было так прелестно в своей печали.

«Любил ли ты меня, как ту, другую?…» «Ты поклялся мне в этом!»… — отдавалось в ушах Ориона; его сердце переполнилось жалостью, и он страстно желал примириться с оскорбленной им девушкой, но воспоминание о Пауле придало ему твердости. Юноша протянул руки к милому ребенку и воскликнул:

— Да, Катерина! Ты была так же мила и очаровательна в ту минуту, как теперь, но я… при всем моем расположении… не мог чувствовать к тебе той всепоглощающей, неизмеримой любви, которую можно испытывать только один раз в жизни… Не будем говорить о том, что было после… Поставь твой вопрос несколько иначе, или позволь сказать тебе…

Однако Орион не успел договорить. Катерина выпорхнула в дверь, как легкая птичка, и тотчас исчезла из виду по дороге к Рыбачьей гавани.

XXIX

XXIX

Орион остался один и печально смотрел ей вслед. Неужели над ним тяготеет отцовское проклятие и каждый, кто любил его, был осужден на страдание и горе? Он невольно содрогнулся при этой мысли, но юношеская энергия взяла верх, и сыну Георгия удалось прогнать уныние. Теперь ему представлялся удобный случай испробовать свои силы. Еще во время рассказа Катерины смелому, предприимчивому юноше пришло в голову спасти мелхитских монахинь. Чем опаснее и труднее будет его подвиг, тем приятнее за него взяться.