Всё развивалось по плану. Когда пришло известие о побеге из лагеря Ивана Кобыло и о том стало известно председателю, Дураков предпринял ряд решительных шагов. Он знал: Кобыло приедет к жене, детям, в том не приходилось сомневаться. Вся эта старая с предрассудками сволочь очень уж вела себя преданно по отношению к семье, вся эта старая интеллигенция, дворяне и прочие враги народа. Председатель Дураков настаивал, чтобы врага народа, причём злейшего, как он утверждал и настаивал, что было занесено в протокол, чтобы «врага народа арестовали не дома, не в избе, а непременно в лесу, когда тот направится в лагерь контрреволюционных сил, главарём которых и являлся Кобыло». Председатель из последних сил врал относительно того, что ему всё известно, и особенно старался из-за той злополучной бумажки, которую заставила его подписать Дарья. И уж то, что Кобыло являлся главарём контрреволюционных сил, — сей аргумент был придуман им в последний момент, ибо, полагал Дураков с революционных ещё лет, чем абсурднее ложь, тем убедительнее она выглядит.

Молодой командир полка, организующий всю систему заградотряда, человек ещё молодой, с жёстким, квадратным, загорелым и спокойным лицом, с узкими глазами и коротки ми ногами, на которых покоилось сильное тренированное тело, медленно, но основательно думающий, согласился, помедлив, с председателем. Он не знал, конечно, о той злополучной бумажке, ради которой и затевалась Дураковым операция. Командир полка вызвал командиров эскадронов и отдал приказание. Тут же неслышно покинула расположение полка разведгруппа из десяти экипированных по последнему слову техники красноармейцев во главе с капитаном. Группа направилась к чернеющей под лунным светом рощице по отливающей серебром от мороза стерне. Сосредоточившись в роще, разведгруппа установила наблюдение за скирдой, в которой укрылся Кобыло.

В расположении заградительного отряда заметно зашевелились. Срочно строились кавалерийские эскадроны. Ещё не приведён был в полную боевую готовность полк, как два полуэскадрона, по единому взмаху своих командиров, чавкая нестройно копытами коней, уже умчались на дальние позиции: на случай возможного подхода подкрепления контрреволюционных сил со стороны Волги. Принимались серьёзные военные меры. Дураков настаивал на полномасштабной операции, требовал задействовать все имеющиеся в распоряжении командира средства. Доносились характерные признаки военной операции — команды, бряцанье оружием, несметный топот ног и копыт по смёрзшемуся грунту, — словно месили глину. Весь полк выстроился в длинную колонну поэскадронно; сбивались лошади, слышался порою их недовольный злобный храп, ржание; в темноте раздавались вскрики, укрощающие лошадей; чётко звучал командирский сдавленный голос. Словно тени, закачались через некоторое время кавалеристы в призрачном предутреннем влажном, несмотря на морозец, воздухе, правя в сторону скирды. Необстрелянные молодые кавалеристы стыли душою, напуганные командирами на коротких политбеседах, где те рассказывали о недремлющем враге, о ненасытной банде контрреволюции. Скирда молодым воинам казалась средоточием чудовищных сил, где империализм собирался дать бой Республике Советов. Кавалеристы молча поглядывали на скирду и ждали: вот-вот грянет оттуда адский пламень пулемётов и начнётся новая гражданская война.