И опять хата задрожала от дружных хоровых криков. Изрядно подвыпившие гости орали до хрипоты. Казалось, ещё чуть-чуть — и людей охватит угарное неистовство. Но, слава богу, всё шло благополучно.

В который уж раз улицезрев сладкий поцелуй молодых, гости быстро угомонились. Наступал момент дарения.

— Ну а для того, чтоб вашей семье легче шлось по тернистым дорогам жизни, примите от меня в подарок стригунка Фильку! Славный будет вам коник.

Гости одобрительно загудели. Никому из них не приходилось быть свидетелями такого щедрого подарка на свадьбе крепостных.

— Панич знает, что делает… — переговаривались гости.

— Всё ещё должником барчук себя чувствует… — сказал кто-то тихонько.

— А как же ж, панская жизнь дороже всех коней Хилькевича, — согласился рядом сидящий мужик, и оба высоко оценили подарок.

Неведомо от кого, но черемшинцы лишь недавно узнали подробности прошлогодней охоты на медведя, и теперь все считали подарок достойным.

А молодой панич поднял руку, прося тишины.

— Батюшка мой, Семён Игнатьевич, также шлёт свои поздравления молодым и дарует им двадцать целковых!

С этими словами Андрей вынул из кармана две ассигнации и торжественно положил на специально приготовленную для денежных подарков большую глиняную тарелку, покрытую рушником. Тут уж восторг гостей хлынул через край.

— Молодцы Хилькевичи!

— На славу расщедрились паночки! Дай им бог здоровья! — уже во весь голос неслись похвальные реплики.

Молодые тоже чувствовали себя чуть ли не разбогатевшими. Такой щедрости от Хилькевичей они тоже не ожидали. Ведь за двадцать рублей можно было треть добротной избы поставить.

Но вскоре страсти улеглись, и настала очередь выкликать гостей со стороны невесты.

Как и подобает, первую на каравай Мирон торжественно вызвал Марфу:

— У нашей невесты есть мати, которая хочет молодым счастья пожелати! Ну, и кое-что подаровати! Давай, Марфа! Чтоб ласкова была, до каравая прибыла! — зычно выкрикнул сват и, взглянув на Марфу, душевно добавил:

— Ну, полно сырость разводить! Вытирай слёзы и подходи.

Глядя на молодых и теребя в руках край хустки, разволнованная Марфа долго всхлипывала.

— Не волнуйся, Марфа. Говори и от себя и за Петра, царство ему небесное.