– Батюшки, – опять донеслось до замеревшего Алеши. – Да неужто Алексей Федорович?..

Дальше несколько секунд полного молчания и неподвижности. Алеша всей кожей ощущал нерешительность и страх Марфы Игнатьевны. Но вот она чуть отклонилась назад к его столу и пощупала пальцем еще неостывший воск, наплывший под свечой. Сомнений быть больше не могло – кто-то только что был в кабинете. Марфа Игнатьевна вновь потянулась к окну и слегка высунувшись (но трясясь от страха и совсем недалеко) зашептала в кромешную темноту ночи:

– Алексей Федорыч, ты что ли – чай? А?.. Алексей Федорыч!?..

В эти секунды Алеша пережил что-то невообразимое. На него одновременно нахлынули самые разнородные чувства, которые буквально рвали его на части. Тут был и ужасающий своей непонятностью страх, и в то же время радость какого-то последнего отчаяния. Ему захотелось засмеяться в голос или заорать так, чтобы от ужаса его крика умерла не только Марфа Игнатьевна, но и все в округе, да и он сам. В то же время он явственно в себе ощутил непреодолимое желание убить Марфу Игнатьевну, да – задушить ее тут же. Вот сейчас – схватить ее на эти серые космы, выпавшие из ночного чепца, вытащить ее через окно – и тут же задушить, пока она и не сообразила бы, кто ее душит – да если бы и сообразила – уже все равно. Желание было настолько нестерпимое, что, продлись вся сцена с высунувшейся из окна Марфой Игнатьевной чуть дольше – искушение уже было бы непреодолимым. «Как Митя», – снова мелькнуло в его мозгу, и вслед за этим еще одно жуткое ощущение на грани ясновидения проникло в его душу. Ему вдруг показалось, что Марфа Игнатьевна в его кабинете не одна. Что за ней кто-то стоит, или же кто-то к ней подбирается. «Это Смердяков!» – безо всякой доли сомнения эта мысль разом сжала его душу непереносимым ужасом. Еще секунда, и Алеша просто заорал бы, уже не в силах сдерживать раздирающие его эмоции, но в эту секунду совсем рядом раздался жуткий взвизг нового завывания Шьена. Алеша дернулся так, что едва устоял на ногах, а следом, отлепившись от стены, уже не обращая внимания ни на какую конспирацию, бросился кратчайшим путем через сад по направлению к калитке.

III

«белая девочка»

Алеша бежал по ночному Скотопригоньевску, а вскоре и уже за городом – через лощину к кладбищу и монастырю – в полной темноте. Темнота эта действительно была какая-то странная, несмотря на то что было самое темное время суток – между тремя и четырьмя часами ночи. На небе не было видно ни одной звездочки, причем не совсем было понятно, что их закрывает – видимо, какая-то очень высоко поднявшаяся пленка из облаков, хотя и ее тоже не было видно. Воздух в отличие от прошлой ночи, был не сырым и свежим, а напротив тепловато-ватным и даже удушливым. Он с трудом проходил в легкие и застревал там, и чтобы выгнать его обратно наружу приходилось делать дополнительные усилия. Алеша и впрямь тяжело дышал, поминутно переходя на быструю ходьбу, но слегка отдышавшись, слова переходил на бег. А вокруг еще и странная тишина, дополнительно поражавшая своей немотой и без того потрясенную душу Алеши. Не было слышно не только птиц – это может в это время и понятно – но и обычного шебуршения, стрекотания или попискивания каких-нибудь ночных насекомых или другой любящей темное время суток живности. Такое иногда бывает за несколько минут до начала сильнейшей грозы. Внезапно падает с неба полная тишина, падает почти физически и словно придавливает землю, но только на минуту-другую, чтобы следом разорваться нестерпимыми для слуха тресками и громами. Но сейчас не было и никакой приближающейся грозы.