— Это место задумано богами, чтобы пустить меня в танец!

Тяжёлые канделябры вдоль стен и свисавшие с потолка бронзовые светильники с десятками ламп освещали мягким светом позолоту стен, апсиды и свод чудесного зала, который мы — найдя через две тысячи лет — назовём залом Исиды.

С египетской мудростью посвящённый музыке и танцам, зал был весь покрыт фресками таких цветов, что следовали один за другим и мягко сливались в гармонии, как аккорды арфы: изумрудный персик, розовый рассвет, сероватый жемчуг, жёлтые цветы дрока. Ни одного мазка, нарушавшего совершенство агрессивным оттенком, как хлопнувшая дверь среди музыки. На потолке ни одной прямой линии: все черты имели форму длинных лент, переплетающихся с эллинским изяществом, — цвета и формы, которые барочное искусство вновь повторит через девятнадцать веков. На стенах, разделённых на квадраты, были изображены бескрайние пейзажи, уходящие к самому горизонту под ярким светом, где виднелись мифические символы ритуала Исиды с маленькими тонкими фигурками, как позвякивание золотых систров под звуки флейт.

В зале не было ничего, кроме сидений для приглашённых и приподнятой сцены напротив апсиды, и он был задуман так, чтобы охватывать звуки и возвращать их слушателям посеребрёнными, с примесью лёгкой вибрации. Уравновешенные размеры пространства, смешение цветов, гармоничные звуки инструментов и голосов, тела танцоров, ароматы, освещение заставляли душу скользить в блаженном состоянии сна, отчего сенатор Сатурнин и заорал: «Там, внутри, творят ворожбу!»

Запыхавшиеся надзиратели предупредили Мнестера, что сейчас прибудет император со свитой, и мим тут же, набросив на голые плечи плащ, с лёгким вскриком юркнул в дверь в глубине зала.

В этот январский день император для начала выбрал «Laureolus»[64] — сочинение знаменитого мимографа Валерия Катулла. Под дикую звукоподражательную музыку появились знаменитые мимы, переодетые разбойниками, царями, зверями, чтобы поведать историю о злом разбойнике, жадном к богатству, который кончил свою жизнь, отданный на съедение диким зверям. Представление было наполовину детским, наполовину жутким: мимы нарядились медведями, пантерами и тиграми, которые, притворяясь, что кусаются и царапаются, танцевали вокруг голого, беззащитного, трепещущего тела приговорённого.

Император любил аллегорическую фантазию пантомимических спектаклей, которые выражали всевозможные чувства через одни, движения тела, и всем казалось, что он в весёлом настроении, без злых мыслей, хотя по дворцу расползалась история посланника из Юнит-Тентора. В перерыве император встал, поприветствовал друзей и раздал подарки (его дары были всегда утончённо оригинальны, придуманы с безотчётным стремлением вызывать любовь) — редких птиц из провинции Азия в маленьких клетках, сплетённых из тонких золотых прутьев, потом предложил креплённые вином соки экзотических фруктов, только что привезённых по морю из провинции Африка.