— Но я же не знал...
— А зачем ты ее взял? Ведь понимал же, что обман...
— Не обман!! Сержик сам говорил: хочешь — бери себе!
— Обман был раньше. Тогда, когда все искали, а ты молчал. С этого все и пошло...
— Но я же не взял тогда! Я же признался! Я — честно...
— Значит, не всякую беду можно исправить признанием... Ты не взял
— За что?! — в отчаянии будет кричать он себе. — За такой пустяк?! И кому отомстила?! Толик-то при чем?!
— А она не думает. Она — граната...
И когда уже не будет сил, когда сердце станет останавливаться от тоскливой вины, придет спасительная мысль:
«А откуда ты взял, что был обратный билет? Ты спросил, а Толик в ответ: поехали, поехали... »
«Но он же говорил:
«Может, потому, что сперва хотел вернуться в Севастополь на такси, а денег не осталось — истратили на дорогу вперед... »
Может быть, и так... Но утешение будет приходить не надолго. И ощущение неискупимой вины снова станет наваливаться глухой черной тяжестью. Такой вины, которая не менее страшна, чем само ощущение потери.
Через месяц Гай уже не станет спорить сам с собой. Зачем? Все сказано много раз. Не станет мучить себя вопросами: был ли билет? Ответить на вопрос мог бы один Толик. Но он не ответит — и вину с Гая не снимет никто.
Гай будет ходить в школу, учить уроки, получать отметки. Будет даже смотреть иногда телевизор, отвечать на мамины вопросы. Порой будет даже улыбаться. И всем, даже маме, станет казаться, что он понемногу успокоился и живет нормально.
И никто не узнает, как гонит от себя Гай память об августовских и сентябрьских днях. Память о всем, что раньше было для него Островом. Потому что горе и вина закрыли к Острову дорогу.
И так будет до того дня, когда Юрка (именно Юрка, а не кто-то другой) приведет его к себе домой и скажет угрюмо и жестко:
— Гай, ты так свихнешься. Или умрешь... Гай! Ты что?