Но она продолжала упрашивать и, обвив его шею голыми руками, шептала:
— Что мы без тебя будем делать? Подумай, Гай, не ходи!
— Место трибуна во главе народа!
— Ты не трибун, Гай, и ты имеешь право не идти!
— Я — трибун, лишенный трибуната не народом, а оптиматами. Они подлостью и подкупом добились этого. Народ любит меня и пойдет за мною…
— Гай, ты ослеплен. Большинство идет за Друзом…
— Ничего, они поймут свою ошибку и в последнюю минуту присоединятся к нам…
— Умоляю тебя, Гай, не ходи!
Гракх нахмурился:
— Ты просишь о невозможном. Брат мой Тиберий своей кровью доказал нашу правоту, а я, если придется, тоже погибну, но не отступлю перед захватчиками власти, не сдамся на милость насильников, не отрекусь от борьбы!
И, повернувшись к маленькому Марку, он сказал:
— Помни, сын, пока жив род Гракхов — борьба должна продолжаться…
Лициния, рыдая, упала ему на грудь, но Марк дернул мать за тунику:
— Не мешай ему, пусть идет…
Однако жена не отпускала мужа: она осыпала его ласками и поцелуями, что-то шептала, но Гай не слушал. В голове мелькнуло: «Похоже на прощание Гектора с Андромахой»; и вдруг мысль о Фульвий, занявшем уже Авентин, о врагах, готовых начать битву, захлестнула его. Он вырвался из ее объятий и выбежал на улицу.
— Гай, Гай!
Лициния остановилась на пороге, оглядела безумными глазами улицу и увидела Хлою в мужской одежде с обнаженным мечом: македонянка подходила к Гракху с невыразимым выражением на разгоряченном лице. Лициния побледнела — дрогнуло сердце, мелькнула смутная мысль, все закружилось в голове, и она в беспамятстве упала ничком на землю.
Марк закричал, прибежали рабы, подняли госпожу и понесли к ее брату Крассу.
В этот день Марк не пошел в школу.