Сулла схватил ее за волосы и отшвырнул в глубину атриума.

— Будешь говорить? — повернулся он к Ойнею. Тот приподнялся:

— Пощади… не был предателем… клянусь Громовержцем…

— Увидим. Эй, Хризогон, кликни Базилла…

Грек понял. Оскалив зубы, он завыл, и вой его был похож не то на смех, не то на рыдание.

— Пытать будешь?

— Кости ломать…

Ойней вскочил.

— Нет, нет! — пронзительно завопил он. — Будь милостив! Боги, смягчите его сердце… боги… Ты не сделаешь этого… господи… Тукция!..

Женщина вскочила. Растрепанная, простоволосая, она заломила в отчаянии руки и грохнулась на пол:

— Прости!

Вошли Хризогон, Базилл и два раба. По знаку Суллы, невольники набросились на Ойнея, сорвали с него одежду и, связав ему руки и ноги, оставили на полу.

— Прикажешь? — повернулся Хризогон к полководцу.

Сулла кивнул, и Базилл поднял железный инструмент с широким зажимом, усаженным острыми зазубринами.

— Ойней, будешь говорить?

Грек выл, что-то бормотал и опять выл.

Сулла махнул рукою. Затрещали кости, вой сменился надрывным воплем, и преступник затих.

Тукция вскочила, как безумная, бросилась к мужу.

Раб вылил ему на голову ведро воды.

Ойней открыл мутные глаза: они остановились на жене, и вдруг огонек сознания мелькнул в них.