Дорогой, приезжай, я совсем затомилась здесь. С трудом переживаю ночи и дни. Сережа уехал, я одна совсем, могу быть с тобой сколько хочешь… Приезжай сейчас же…

Сообрази, и я приеду когда хочешь. Но поскорее! Нам нужно увидаться хотя на несколько часов. Не мучь меня. Мне ведь тоже очень тяжело. Неизвестность, тревога, полное одиночество, редкий простор самым мучительным чувствам и мыслям. Неужели ты уж не хочешь и меня видеть! Неужели не хочешь опять быть вместе, все забыть в одном огненном опьяняющем сне! Не бойся повторений, будут новые слова, новые чувства, и верь – не вниз нам путь. О, верь, верь! Ты не будешь таким, как сейчас. Ты оживешь около меня, только дай посмотреть в твои глаза, губами прикоснуться к губам, чтобы вновь создалась та неслыханная близость душ и тел, о которой ты забыл.

Ответь же скорее. Не для мучительного ожиданья. Не мучь. Зачем еще будешь мучить ты? Не надо мучений, с тобой отдых, радость, счастье. Жду, жду…

Брюсов – Нине.

28 июля 1905. Таруса.

…«Не мучь меня ты». Нина! Нина! Неужели я должен был услыхать такой упрек! Ах, разве я не знаю, что плохо там, в Москве? И неужели, если бы я верил, что довольно мне быть с Тобой, чтобы стало лучше, я не был бы близ Тебя? Неужели я стал бы думать о каком-то романе, о каких-то других людях, о себе! Но я знал, я знал – то, чего не знала Ты, – что та моя душа, которая жила в те дни во мне, не нужна Тебе. Я не хотел, я как святотатства боялся, чтобы после всех прекрасных, всех драгоценных слов мне не пришлось услыхать опять чуждых, опять осуждающих справедливо! Я не смел быть с Тобой. Девочка, Нина! счастье мое! Целую Твои колена, целую Твои руки. Ты не сердись на меня. Сквозь все помни, что я Твой… Что значат все мои случайные слова после сказанных раньше, после тех, что говорились сами, в минуты, когда были близки Твои губы, в минуты, когда были близки наши души, после слов, сложившихся в стихи! Если Ты увидала меня однажды – душой к душе, как видят лицом к лицу, – можно ли верить в иной мой облик? Конечно, о, конечно, я тот же, я – Твой, потому что иного меня, не-Твоего, нет, не существует, не может быть.

Я Твой! Твой! теперь, как прежде, навсегда…

Нина – Брюсову.

7 августа 1905. Малаховка.

Ты дорогой! ты беспредельно дорогой!

Я люблю тебя и ничего не знаю, и ничего не хочу говорить, кроме этих слов, в которых вся я, вся моя душа, вся моя безмерная нежность к тебе. Как трудно теперь отрываться от тебя! Просыпаться от нашего сна и видеть, как выступают медленно очертания другого мира, такого ненужного и мучительного. Но верь, – я с тобой, что бы ни было вокруг, я вижу твое лицо, глаза, чувствую только тебя милого, бесконечно близкого. Не нужно больше твоей тоскливой тревоги, не бойся смотреть вперед. Ведь мы еще не поняли вполне, не успели понять всей радости, всего счастья этой чудесной любви. И оттого мы были немые, без мыслей, без слов, ослепленные, сгорающие.... И не оттдам тебя никому, я хочу, чтобы весь до конца ты был моим, так же как я отдаю тебе себя всю безраздельно. Оглянись назад, вспомни эти 9 месяцев и пойми, что только к этому или к смерти могли дойти мы. И если не было смерти, – пусть будет любовь, пусть загорятся все огни на этом празднике воскресенья из мертвых. Я люблю тебя. Это так чудесно, так не похоже на всякую земную правду, что ты должен верить без всяких мыслей, без сомнений, бездумно тонуть в счастьи, бездумно открыть душу потокам радости и света. Я хочу, чтобы ты был несбыточно счастлив, чтобы твое лицо около меня было всегда таким, как в эти пролетевшие ночи. И если опять, там, где ты сейчас, вдали от меня закружатся темные тени и лягут на твою душу непонятной тревожной печалью, – ты вспомни эти ночи, оторванные от мира, вспомни нашу ясную легкость, которую так мало знают люди.... Дорогой мой, люби меня! Если я не знала и не предчувствовала такой любви, как твоя, – значит, и я, так же, как ты, вовсе не знала любви. Всегда была мучительная скрытая тяжесть, красивая ложь и томная печаль о чем-то несбыточно недостижимом. И вот лишь с тобой я узнала последнюю радостную ясность быть самой собой до последнего внешнего движения, до неясного трепета мысли, которую не нужно скрывать. Этого нет у людей, это уже близость, может быть, недостижимая в мире, и потому, о потому, когда мы вместе, – уходит, исчезает все и хочется спрашивать: «Где же мы?» где мы?