20 или 21 ноября 1905. Москва.
Валерий, Валерий, милый, дорогой, не сердись на меня. Я, правда, в полосе какой-то неверности, разбегаются мысли, кружится голова, не могу быть дома вовсе, все предметы вижу в иных, не присущих им очертаниях. Ты же видел меня вчера, ведь все было не притворно. Это пройдет, конечно, пройдет, и не суди меня строго за карты. Мне нужно сейчас иные часы не думать вовсе, а идти некуда. Ты сегодня
Валерий, радость моя, не обижай меня молчаньем. Напиши, скажи, когда увидимся.
Если ты любишь меня, – не покидай, не мучь молчаньем. Увидимся скорее, мне так необходимо быть с тобой, смотреть тебе в глаза, целовать.
Милый, милый, любимый! Не простудился ли ты? Напиши всё или позвони, к нам можно, только я не могу. Я жду ответа сейчас же. Валерий, неужели ты можешь из-за одного–2-х пустых вечеров
Брюсов – Нине.
Брюсов – Нине.Девочка, милая, хорошая, маленькая! А я действительно немного болен. Исполнил все Твои заветы. Мой доктор в золотых очках и с золотыми часами сказал, что это
Читал Твое письмо, хорошее, хорошее, желанное. Ах, если б Ты была такой всегда! всегда! Это – Ты, как я о Тебе мечтаю. Это – Ты моя. Это – Ты я. И вчера вообще читал Твои письма, все, много (хотя, конечно, и мало их!) – помнил всё, всё, начиная с отголосков нашей Финляндии, через окаменение лета, через отчаянье августа к минутам счастья, радости, светлости, ибо сейчас у меня на душе еще светлость нашей последней встречи.
Напиши мне. Но знаешь: вложи письмо в другой конверт с пометой «Брониславе Матвеевне Рунт». Этой я доверяю, а другим нет, теперь, когда не бываю в «Скорпионе». А будет отчаянье, если Твое письмо не придет ко мне. И лучше сделай эту надпись «Б. М. Р.» не своей рукой.