На днях, может быть, поеду в Версаль. Ты думаешь, что я все ночи на Монмартре? О, неправда! Ночи я борюсь с бессонницей и не даю Наде спать. Живем мы всё в d»Harcourt. И нет сил искать, менять. Сверху и сбоку – американцы. Но не любопытные и уж очень некрасивые. Прости, что говорю и о пустяках. Ты сам спрашиваешь… Милый мой, что ты сейчас делаешь? Где ты?..

Пиши мне. Не покидай меня. Я живу очень, очень горько. Ответь мне на это письмо.

Я люблю тебя нежно и очень, очень печально. Валерий, дорогой мой, я истомилась без тебя.. Позови меня, не бойся меня! Я тебя так бесконечно люблю…

Брюсов – Нине.

10/23 января 1909 г. Москва.

…Но что же я и делаю в моих последних письмах! Именно это, – я зову Тебя! И сегодня опять и опять: зову Тебя! Нина, приди. Ты пишешь, что необходимо Тебе встретиться со мной, что иначе уже будет поздно. И я говорю Тебе, что необходимо нам встретиться с Тобой, что иначе уже будет поздно. Пересмотри все мои письма за последние недели. Как же Ты не расслышала единого зова их: Нина, приди!

Ну, теперь слушай. Я не могу выехать из Москвы раньше начала февраля (а в Москве, я думаю, Ты и сама не захотела бы встретиться после этих месяцев). Начало февраля не очень далеко, так как это письмо Ты получишь во второй половине января (русского). Думаю я выехать около 10 февраля, но не могу еше точнее назначить дня. Ехать в Париж мне было бы очень трудно, при всех обстоятельствах… да и не влечет меня в Париж, где слишком многие меня знают и где Ты не одна… Итак, я возвращаюсь к нашему прежнему плану: встретимся в Петербурге. Но в Петербурге проведем лишь 2–3 дня, в которые нужно мне будет исполнить несколько «дел», и потом переедем в Гельсингфорс, в Феннию. Кажется ли Тебе это исполнимым и хорошим? – не слишком это «страшно» после всего, чтб было? В Гельсингфорсе нас никто не знает, кроме усатого портье, если он еще на своем посту, и мы будем словно в мировой пустыне. Хочешь?

На это письмо ответь мне немедленно, согласна ли Ты встретиться так, – решишься ли ехать для встречи в Россию; ответь «вообще», оставляя в стороне все подробности… Я уже писал Тебе, что всякие «внешности» в этой поездке не должны Тебя останавливать, – это естественно, просто, и не будем об этом говорить больше. Как поступишь Ты после встречи, вернешься ли в Париж или останешься в России, – конечно, об этом не к чему говорить заранее.

Деловой тон всех этих строк Ты мне прости, Нина, Ты знаешь, как иногда, особенно в путешествиях, делается у меня серьезное, озабоченное лицо: я становлюсь «деловым». Тон этих строк – именно мое озабоченное лицо. Но за ним, за пределами моих серьезных глаз я эту встречу воспринимаю с волнением величайшим. Мне хочется воскликнуть, как Ты воскликнула: «Увидеть Тебя, живую, прежнюю, хоть на один вечер. Боже мой! неужели это может быть!» Я так много думал о Тебе, Нина, в эти месяцы нашей разлуки – больше, чем за все остальные годы нашей близости, – что во многом Ты стала для меня моей мечтой, существом немного отвлеченным, «Той, которой я пишу». Встретиться с Тобой мне сейчас кажется столь же странным, как встретиться с подлинной Ренатой из «Огненного Ангела»… И когда я думаю, что вновь мы реально будем вместе, я буду видеть Твое лицо, глаза, буду говорить Тебе все, что хочу сказать, без посредства этой бессильной бумаги, – у меня сердце бьется, как в ожидании чуда. Да, наша эта встреча будет чудом.