...Веженский увидел Грыбаса через большую, как в зоопарке, решетку. Между большой стальной решеткой была протянута тонкая металлическая сетка, и была она очень частой: из-за этого лицо Мацея казалось мучнисто-серым, более бледным, чем на самом деле.

— Я протестую, — сказал Веженский охранникам. — Я хочу говорить с моим подзащитным в нормальной обстановке.

— Это нормальная обстановка для приговоренных к казни.

— Я напишу жалобу.

Грыбас заставил себя улыбнуться:

— Бесполезно, Александр Федорович. Это их закон.

— Мацей, я только что видел ваших добрых друзей. Вы понимаете?

— Да. Понимаю.

— Наше мнение совпало: вы обязаны написать прошение о помиловании. Вам сохранят жизнь.

— Что сохранят? — удивился Грыбас. — Жизнь? А кто сохранит честь? Вы скажете моим друзьям, что я знал, на что иду.

— Неужели вам не хочется дожить?

— Говорить можно, а вот бить не надо, Александр Федорович.

— Простите. Простите, Мацей. Бога ради, простите. Но я правда же хочу спасти вас.

— Разве бесчестьем спасают?

(Месяц назад граф Балашов сказал Веженскому:

— Сейчас нужен крен — я твои слова про Зубатова помню. Все развивается так, как задумывалось. Позиции наши справа и в центре крепки. Я не знаю, как будет, но то, что будет, — в этом не ошибаюсь. Поэтому надо делать крен, ты прав. Мы должны вербовать друзей слева — не в братство, конечно, а для того, чтобы контролировать все рычаги. Поедешь в Варшаву защищать поляка... Я запамятовал его фамилию... Коли сможешь спасти его от петли — мы подойдем к левым. А это важно, ты прав, спору нет — весьма важно. Масонство, великое братство наше, должно быть всюду, знать все, понимать всех — тогда сможем свершить главное.)