Профессор Красовский визиту Дзержинского не удивился, потому что двери его дома были открыты с утра и до вечера — особенно для студентов и гимназистов. Библиотека польских классиков, книги по географии Польши, истории, философии, юриспруденции — все это привлекало молодежь: где еще найдешь нецензурированного Мицкевича и полного, изданного в Париже Словацкого?!

— Чем могу? — спросил Красовский, усаживаясь в кресло. — Слушаю вас.

— У меня несколько необычное дело...

— Представьтесь, пожалуйста.

— Доманский. Юзеф Доманский.

— Студент? Какого факультета?

Дзержинский оглядел взъерошенную седую голову Красовского, подслеповатые, голубые глаза большого ребенка, улыбнулся чему-то:

— Я с тюремного факультета, профессор.

— Простите? — Красовский не понял. — Тюремного? Вы эдак о российской юриспруденции?

— Нет, меня следует понимать буквально. Я бежал из ссылки, сейчас здесь нелегально.

— Хм... А если вас арестуют у меня?

— Не должны. Я довольно долго готовился к тому, чтобы прийти к вам, слежки за мною не было.

— Надеюсь, вы понимаете, что я задал этот вопрос, опасаясь не за себя?

— Понимаю, пан профессор.

— Итак, слушаю вас.

— Нам нужна помощь.

— «Нам»? Кого вы имеете в виду? Польских социалистов?

— Нет. Социал-демократов.

— Странно. Насколько мне известно, социал-демократы чаще обращаются за помощью к русским, немецким или еврейским ученым: чисто польская проблематика вас не очень-то волнует.