Он тоже бывал здесь каждый понедельник – немецкий пенсионер с итальянским паспортом, из уже почти забытого поколения гастарбайтеров. Он помогал молодым итальянцам с оформлением документов и по воскресеньям ходил на мессу – в общем, вел жизнь, которую едва ли можно назвать бурной.

Время от времени Джованни слышал о нем, даже когда они избегали друг друга. Пловцы в шапочках похожи как близнецы, но когда он подплыл к краю бассейна передохнуть, я его узнала, хотя и видела впервые. Невысокий коренастый сицилиец с кустистыми бровями. Джованни постучал по стеклу. Энцо снял очки и посмотрел в нашу сторону.

Трудно было угадать, что с ним в этот момент происходило. Энцо вытерся полотенцем, надел халат и двинулся к выходу. Он оказался даже ниже, чем я себе представляла, – неуклюжий медведь, добродушный и одинокий. Он остановился поодаль и подозрительно уставился на меня. Мужчинам требуется время, чтобы сквозь толщу сорока лет разглядеть, что еще осталось от их прошлого.

Энцо все смотрел на меня.

– Ciao, papa, – сказал Винченцо.

– Ciao, Винченцо, – сказал Энцо.

Джованни не проронил ни слова. Был слишком растроган, и слишком сильно на него давило чувство вины за то, что столько лет несправедливо обвинял мужа своей сестры в страшном преступлении.

Джованни подпихнул Винченцо локтем. Тот подошел к отцу и обнял его. С виду Энцо остался почти невозмутим, обнимая сына, но глаза его были по-прежнему устремлены на меня.

– Это Юлия, твоя внучка, – сказал Винченцо.

Энцо приблизился ко мне, протянул руку:

– Энцо.

– Юлия.

Он не отпускал мою ладонь.

– Покажи ему письмо, – велел мне Джованни.

Я протянула Винченцо письмо. Энцо достал из кармана халата очки.

В этот момент в двери ворвалась толпа школьников. Шум, крики, плеск воды наполнили зал.

Энцо дочитал и вернул мне листок. Никто из нас ничего не говорил. Энцо долго молчал, глядя на детей в воде, потом вдруг сказал:

– Она тоже была матерью.