Дождик не прекращался. А под старой елью было хорошо, тепло и сухо. Сычонок лез прямо в костер, а никак не мог согреться.
– Ишь как его трусит, – проговорил Страшко Ощера.
Как у рыб побелели глаза, Страшко Ощера всех позвал на корм под ель. Расселись у костра, взяли свои ложки. Сычонок есть не хотел.
– Чего ты, сынок? – спросил отец.
– Бери ложку-то. Черпай и захочешь, – сказал Страшко Ощера.
Сычонок пересел так, чтоб не видеть ни реки, ни лежащего на берегу.
– Думаешь, он убогый? – проворчал отец, дуя на ложку с ухой. – А проморгай ты, и мы бы и были нищей братьей.
– Спиридон хытрый[36], – одобрительно проговорил Зазыба Тумак. – Ловко как упредил нас. А то бы и сидели без плотов. Как в Вержавск вернуться? Сколь трудов положено!.. А эти враз удумали нас всего олиховати[37].
– Ежели оны с Поречья, – говорил отец, – то пока еще пёхом-то возвернутся, батьке наговорят или кому там… Мы уж далёко уйдем.
– Нет на нас вины, – убежденно сказал Зазыба Тумак.
– Ну, оно… может, и надо было вязать, а не резать, – проговорил отец.
– Дак тьма-то хоть глаз коли! – возразил Зазыба Тумак, вращая своим глазом. – Где вервь?
– Но ты-то не промахнулся, – ответил Страшко Ощера, довольно кивая.
Зазыба Тумак осклабился, тряхнул грязными кудрями.
– Ты не человек, – сказал Страшко Ощера, – а рысь. Та во тьме тоже видит.
Рыбу из котла они всю поели и юшку выпили. Утерлись да на плоты пошли против охоты. И Сычонку не хотелось уходить из-под такой доброй ели. Да что делать.
Оттолкнулись шестами и пошли по мутной холодной Каспле под дождиком.
На берегу стоял шалаш. Неподалеку так и лежал парень в кровавой рубахе. Ни роду, ни имени его плотогоны не ведали.
Возгорь Ржева сомкнул ему рот и прикрыл глаза.