– Если вы не возражаете, пора приступить к работе, – сказал я.
– Тогда я посижу, почитаю здесь, – сказала Сёко Акигава, тонко улыбнувшись, и достала из черной сумочки толстый
Я посадил Мариэ на заранее подготовленный стул со спинкой из столового гарнитура, а сам расположился на привычном табурете. Между нами было около двух метров.
– Можешь посидеть здесь какое-то время так, как тебе удобно? Если сильно не менять позу, можно шевелиться. Сидеть неподвижно надобности нет.
– А можно разговаривать, пока вы рисуете? – осторожно поинтересовалась Мариэ.
– Конечно, – ответил я. – Давай поговорим.
– Тот недавний мой рисунок у вас вышел очень хорошо.
– Который? Мелом на доске?
– Жаль, что его стерли.
Я рассмеялся.
– Оставлять его на доске тоже не годится. Но таких я могу нарисовать тебе сколько угодно. Это просто.
Она ничего не ответила.
Я взял толстый карандаш и, орудуя им, как линейкой, замерил все пропорции лица Мариэ. В рисунке, а не кроки нужно неспешно, точно и скрупулезно все их промерить, какой бы в итоге ни вышла картина.
– Мне кажется, сэнсэй, у вас талант к живописи, – произнесла Мариэ после долгой паузы, как бы вспомнив.
– Спасибо, – просто поблагодарил я. – Такие слова ободряют и делают человека храбрее.
– Вам тоже нужна храбрость?
– Конечно. Храбрость нужна всем.
Я взял в руки большой эскизник и открыл его.
– Сегодня я сначала сделаю набросок. Еще мне нравится сразу писать красками по холсту, экспромтом, но сегодня сосредоточимся на рисунке. Так я хочу постепенно понять, что ты за человек.