– Ты, я гляжу, очень странная девочка. В кружке ты держишься совсем иначе. У меня на занятиях впечатление, что ты весьма немногословна.

– Там, где не хочется разговаривать, я предпочитаю молчать, – прямо ответила она. – Я что, болтаю лишнее? Или мне вести себя тише?

– Нет-нет, поболтать я и сам не прочь. Говори, не стесняйся. Я не против.

Разумеется, я и впрямь радовался тому, что беседа наша течет оживленно и естественно. Ведь это не дело – два часа просто рисовать, будто воды в рот набрав.

– Беспокоит меня моя грудь, ничего не могу поделать, – чуть погодя произнесла Мариэ. – Целыми днями думаю только о ней. Это же ненормально?

– Думаю, ничего странного тут нет, – ответил я. – Такой у тебя возраст. Я в твои годы, кажется, только и думал, как о своем кранике. Какой он странной формы, не слишком ли маленький, да и шевелится как-то подозрительно.

– А сейчас?

– Что сейчас? Что я думаю о своем кранике?

– Ага.

Я и впрямь задумался.

– Особо ничего. Считаю его вполне обычным – и никаких неудобств мне он не причиняет.

– Женщины его хвалят?

– Иногда могут. Хотя, разумеется, возможно, это просто лесть. Как, бывает, льстят, глядя на картины.

Мариэ Акигава задумалась. После чего произнесла:

– Сэнсэй, вы немного странный.

– Вот как?

– Обычно мужчины о таком не разговаривают. Например, мой отец о таких подробностях не распространяется.

– Думаю, в обычной семье отец вряд ли захочет рассказывать собственной дочери о своем кранике, – заметил я, не переставая деловито рисовать.

– А вот, например, в каком возрасте становятся крупными соски? – спросила Мариэ.

– Не знаю, я же мужчина. Но, полагаю, это у всех по-разному.