– Мне очень хочется узнать, что в доме господина Мэнсики стало с той одеждой из гардероба, – сказала Мариэ.

– Да, точно – тебя же тянет к себе та комната.

– Потому что там одежда, которая меня уберегла, – сказала она. – Но все-таки я и сама пока не знаю. Поступлю в институт – возможно, стану жить где-то отдельно.

Я ответил, что так будет лучше всего.

– А что стало с тем склепом за кумирней? – спросил я.

– Ничего. Все по-прежнему, – ответила Мариэ. – После пожара синий полиэтиленовый тент так и остался на месте. Вскоре опадут листья – так вообще станет непонятно, что там был склеп.

На дне склепа так и лежит древняя погремушка. Вместе с фонариком, который я позаимствовал в палате Томохико Амады.

– Командора больше не видела? – спросил я.

– С тех пор ни разу не встречались. Теперь я и сама с трудом верю, что он взаправду был.

– Командор взаправду был, – подтвердил я. – Лучше этому верить.

Но я также понимал, что Мариэ будет понемногу забывать все это. Она вступает в пору юности, ее жизнь стремительно наполняется запутанными и важными для нее вещами. Скоро ей совсем не будет дела до каких-то непонятных идей и метафор.

Временами мне хочется узнать, что же стало с той фигуркой пингвина. Я отдал ее в уплату за переправу тому безлицему паромщику. Чтобы перебраться через реку со стремительным течением, я не мог поступить иначе. Оставалось уповать лишь на то, что этот маленький пингвин и теперь откуда-то – вероятно, курсируя между бытием и небытием, – продолжал оберегать Мариэ.

Я все еще не знаю, чей это ребенок – Муро. Можно выяснить, сделав анализ ДНК, но мне не хотелось узнавать результаты такого анализа. Вскоре что-нибудь произойдет, и однажды я это, возможно, узнаю. Придет тот день, когда станет очевидной правда о том, кто на самом деле ее отец. Однако сколько смысла в такой вот «правде»? Муро по закону мой ребенок, и я горячо люблю свою маленькую дочь. Обожаю с нею возиться, кем бы ни был иль не был ее биологический отец. Мне все равно – это все мелочи. От этого ничего не изменится.

Пока я в одиночестве скитался из города в город по Тохоку, я переспал с Юдзу во сне. Я пробрался в ее сон, и в результате она зачала, а через девять месяцев и несколько дней родила. Я предпочитаю считать именно так (пускай втихомолку и лично для себя). Отец этого ребенка – я как идея либо я как метафора. Подобно тому, как передо мной появился Командор, как вела во мраке Донна Анна, я сделал Юдзу беременной в другом – отдельном – мире.

Но таким, как Мэнсики, я не стану. Он строит свою жизнь, балансируя возможностями: Мариэ Акигава, быть может, его дочь, а может – и нет. Кладет на весы обе и пытается среди нескончаемых, еле заметных колебаний отыскать смысл собственного бытия. А вот мне бросать вызов такой обременительной интриге (как ни верти, а ее трудно назвать естественной) – надобности нет. Почему? Потому что во мне жива сила веры. В каком бы узком и мрачном месте я ни оказался, на какую бы дикую пустынную равнину меня ни занесло, мне удается искренне верить, что где-нибудь найдется то, что покажет мне дорогу. Это я усвоил на собственном опыте – из тех необычных событий, что произошли, пока я жил в пригороде Одавары, в доме на вершине горы.