– Не очень-то хороший.

– Просто… смирись с этим. Я пытаюсь заглядывать вперед недели на две, но это трудно.

– Если ты сможешь смириться с тем, что я время от времени разваливаюсь на части, то я смирюсь с твоей зацикленностью на собственной смерти.

– В таком случае я согласна. – И я протягиваю руку для второго рукопожатия за этот вечер.

– Кстати, мне понравился тот кусок в конце твоей пьесы, когда деревья поворачиваются и свет ослепляет всех зрителей. Откуда взялась эта идея?

– О-о, знаешь, просто у одного чувака. Его идея была несколько недоработанной. Пришлось помочь.

– Понимаю, как он себя чувствует.

Мы слышим, как кто-то рядом с нами громко откашливается, и оборачиваемся.

– А-а, значит, вы наконец помирились.

В почти пустом зале в нескольких футах от нас стоит Джей, как всегда долговязый и смущенный.

– Пойду помогу Джо снять остальные фонари, – говорит Кэллум, направляясь к сцене.

– Это ты сказал Кэллуму про театральные прожекторы? – спрашиваю я.

– Угу, – отвечает Джей. – Кому-то надо было спасать положение.

– Ты хороший парень, Джей. Не важно, что говорят другие.

Неожиданно все вокруг затихает. Публика наконец вышла в фойе, а оттуда на улицу, чтобы вернуться домой, к привычной жизни. Мы продолжаем стоять, Джей и я, – там, где мы выросли, где играли вместе еще детьми. Он откашливается, будто пытаясь оторвать меня от витающих вокруг воспоминаний.

– Нет, я не хороший парень. Мама выгнала папу. Много всего было. Ханна, я такой тупой, на хрен!

– Это не твоя вина. Ты не знал.

– Знал. Много раз слышал их. Слышал, как он орал, когда считал, что я сплю. А теперь я только и думаю о том, что должен был что-то сделать. Но мне было насрать на все.

– Что ты мог бы сделать?

– Я ведь не такой, как он, а? Пожалуйста, скажи: я не такой, как он?