Я совершенно отчётливо запомнил день 29 ноября 2000 года. Это было воскресение. Второй день я не ел ничего, кроме хлеба и воды. Мама звала на ужин, но я отказался. Вечером она зашла меня проведать — посидела немного на диване, повздыхала, глядя на меня пронзительным материнским взглядом, несколько раз повторила: «Какой же ты у меня непутёвый», и собралась уходить…

Моё сердце обливалось кровью: она старела прямо на глазах, сохла и покрывалась морщинами; самое любимое на свете лицо изменилось до неузнаваемости, и только эти бесконечно родные глаза, излучающие абсолютную любовь и свет, напоминали о той великолепной женщине, которую я даже боялся называть мамой. Болезнь пожирала её изнутри, но я видел уже её щупальца на поверхности.

За окном повисла белая пелена. В щелях тоскливо завывал ветер. На подоконнике тонким слоем ложился снег. Одиночество — это состояние души, а не гражданский статус.

— Как ты собираешься жить дальше? — спросила она в прихожей, когда я помогал ей надеть старенький пуховичок, в котором она выносила мусор.

— Ты имеешь в виду: на какие деньги?

— И это тоже.

— Не знаю… Пока не думал об этом.

— Мы не можем с отцом кормить тебя вечно. В конце концов это безнравственно: жить за чужой счёт. Когда ты начнёшь задумываться о будущем? Тебе уже тридцать три года — возраст Христа… А чего ты в жизни добился?

— Ничего, мама… — ответил я с улыбкой. — И даже моя Голгофа не состоялась.

— Сынок, — прошептала она, прикоснувшись кончиками пальцев к моей щеке, — я тебя только об одном попрошу…

— Да, мама.

— Умоляю тебя, не сорвись, держи себя в руках.

— Можешь даже не сомневаться… Мне эти плебейские развлечения уже не интересны.

— Ну и правильно… Когда едешь в Верхотурье?

— Во вторник.

— Бог в помощь. Ну ладно, пошла я.

Она уже переступила порог, когда я спросил её:

— Мама, а почему вы в детстве меня не покрестили? Почему назвали каким-то басурманским именем? Это не имя, а клеймо на всю оставшуюся жизнь. Его даже в святках нет. Лично у меня возникают неприятные коннотации, когда я слышу своё имя.

— Скажи спасибо, что тебя Ренатом не назвали, — ответила она безразличным тоном, — или Бахтияром, как хотел твой дедушка Мухаммед.

— Да лучше бы татарским именем назвали, чем английским.