— Помогите-е-е! Беда-а-а!
Но ежели где-нибудь и слышали эти голоса, то только не на Хортице. Здесь никто за плугом не ходил, хлеба не сеял и не собирал. И великая печаль людская — погибший урожай — летела мимо острова.
Кто-то из казачьих атаманов — не то Кирдюг, не то Касьян, а может, Пидсыток, — глядя с высоты обрыва на могучее течение, напиравшее на прибрежные камни, сказал:
— От то могутна сила… Нам бы с тою силой на турка або на поляка навалиться… — Поправил наборным мундштуком люльки пышные усы и захохотал.
Рядом случился Иван-трёхпалый. И он поглядел на вскипавшее течение, на мощные струи, в буграх и пене бившие в берег.
Губы Ивану изломала улыбка. Не о поляке, не о турке подумал он, но вспомнил, как грозил в ночи белокаменной. Улыбка всё больше кривила его губы. Гадкая улыбка. И даже атаман, взглянув на него и подняв брови, спросил:
— А чего ты, москаль, скрывився?
— А ничего, — ответил Иван. — Так, о своём подумал.
Глава третья
1
1
1
Царь знал о гибели урожая и о том сказал в Думе. Бояре закивали головами:
— Да-да… Ай-яй-яй… Горе, горе…
Лица озабоченно сморщились, губы у многих сложились печально. Более других выразил обеспокоенность Василий Иванович Шуйский. Всплеснул пухлыми руками, рассыпав дорогими камнями колец и перстней, унизывавших пальцы, голубые огни.
Борис, хмурясь, оглядел бояр, сказал строго: