— Сходи, — сказал Ламме, — и ветчинки заодно принеси.
— Ладно, принесу, — сказал Вастеле и с нескрываемым презрением посмотрел на Ламме.
Все же он принес им
А потом спросил:
— Когда же мы начнем?
— Нынче ночью, — отвечал Вастеле. — Ты будешь в кузне. Работников моих тебе бояться нечего — они такие же реформаты, как и ты.
— А, вот это хорошо! — сказал Ламме.
Вечером, после сигнала к тушению огней, при затворенных дверях Вастеле с помощью Уленшпигеля и Ламме перетаскал из подвала в кузницу тяжелые тюки с оружием.
— Я должен починить двадцать аркебуз, наточить тридцать наконечников для копий и отлить полторы тысячи пуль, — сказал он. — Вот вы мне и подсобите.
— Я жалею, что у меня не четыре руки, — сказал Уленшпигель.
— Ничего, Ламме нам поможет, — сказал Вастеле.
— Помогу, — жалобным голосом отозвался Ламме, осоловевший от еды и питья.
— Ты будешь лить пули, — сказал Уленшпигель.
— Пули так пули, — повторил Ламме.
Ламме плавил свинец, отливал пули и бросал злобные взгляды на
— Посмотри на себя: ты худ, бледен и хил, а все оттого, что уж очень ты предан всяким принцам и сильным мира сего, уж очень ты для них стараешься, а о теле, о драгоценном теле своем, забываешь, не печешься о нем, пренебрегаешь им, и оно у тебя хиреет. А ведь Бог и госпожа природа не для этого сотворили его. Да будет тебе известно, что душе нашей, — а душа есть дыхание жизни, — для того, чтобы дышать, потребны бобы, говядина, пиво, вино, ветчина, колбасы и покой, а ты сидишь на хлебе и воде, да еще и не спишь.