— А разве ты не знаешь, что собака на четырех лапах бежит быстрее, нежели человек на двух? — спросил Уленшпигель. — Вот и мы с тобой на четырех лапах помчимся быстрее.

— Уж больно ты востер на язык — добродетельному человеку это не пристало.

— Востер, — согласился он.

— А вот мне так добродетель всегда казалась чем-то вялым, сонным, неповоротливым, хлипким, — сказала девица. — Это личина, прикрывающая недовольное выражение, это бархатный плащ, который накидывает на себя твердокаменная натура. Я же больше люблю таких мужчин, в груди у которых горит неугасимый светильник мужественности, влекущей к смелым подвигам и веселым приключениям.

— Такие речи вела прелестная дьяволица со всехвальным святым Антонием, — заметил Уленшпигель.

Шагах в двадцати виднелась придорожная таверна.

— Говорила ты складно, — молвил Уленшпигель, — а теперь надо изрядно выпить.

— У меня еще во рту не пересохло, — сказала девица.

Они вошли. На ларе дремал огромный жбан, за толстое свое брюхо именуемый «пузаном».

Уленшпигель обратился к baes’у:

— Ты видишь вот этот флорин?

— Вижу, — отвечал baes.

— Сколько же ты выдоишь из него патаров, чтобы наполнить dobbeleclauwaert’ом вон того пузана?

Baes ему на это сказал:

— Уплати negen mannekens (девять человечков), и мы будем с тобой в расчете.