Baes, догадавшись, что за этой дракой что-то кроется, поспешил в нее сунуться. Ламме шепотом спросил его:

— Ты вызволишь нас? А как?

Baes тряс для вида Уленшпигеля за уши и чуть слышно приговаривал:

— Семеро за тебя заступятся… Силачи, мясники… А я отсюда тягу… Меня весь город знает… Я уйду — кричи: ’Т is van te beven de klinkaert… Чтоб все здесь разгромить!..

— Хорошо, — сказал Уленшпигель и, поднявшись, дал ему пинка.

Baes ответил тем же.

— Лихо бьешь, пузан, — сказал Уленшпигель.

— Как град, — отвечал baes и, выхватив у Ламме кошелек и отдав его Уленшпигелю, сказал: — Ну, мошенник, я тебе вернул твое достояние — теперь угощай меня.

— Так и быть, угощу, мерзавец ты этакий, — согласился Уленшпигель.

— Ну и нахал! — заметила старуха Стевен.

— Я, моя ненаглядная, такой же нахал, как ты — красавица, — отрезал Уленшпигель.

А старухе Стевен перевалило уже за шестьдесят, лицо у нее все сморщилось, как сушеный кизиль, и пожелтело от злости. Нос у нее напоминал совиный клюв. В глазах застыло алчное выражение. В иссохшем ее рту торчало два клыка. На левой щеке багровело огромное родимое пятно.

Девицы захохотали и начали над ней потешаться:

— Красавица, красавица, налей ему! — Он тебя поцелует! — Сколько лет прошло с твоей первой свадьбы? — Берегись, Уленшпигель, она тебя съест! — Посмотри ей в глаза — они горят не злобой, а любовью. Как бы она тебя не закусала до смерти! — Не бойся! Все влюбленные женщины кусаются. — Ей нужен не ты, а твои денежки. — Какая она у нас нынче веселая!