На крик царицы сбежались стражи и все служащие ее дворца, среди которых, по настоянию Птолемея, был искусный врач.

Зажгли десяток лампионов. Таис запретила переносить Эрис. Ее положили на ложе царицы. Первый убийца был сражен наповал, а второй мычал, хлюпая кровью, силился подняться на четвереньки. Таис вырвала священный кинжал Эрис и занесла его, но, осененная догадкой, остановилась.

— Трясите его! — приказала она воинам. — Может быть, он придет в себя. Облейте водой. Бегите за моим переводчиком, знающим восемь языков!

Негодяй плохо говорил на койне. И афинянка, забыв о нем, упала перед ложем подруги, по другую сторону которого хлопотал врач, останавливая обильно льющуюся кровь. Она взяла похолодевшую руку Эрис, прижимая ее к своей щеке.

Веки черной жрицы дрогнули, раскрылись незрячие синие глаза, в них зажегся огонек сознания, и серые губы тронула улыбка.

— Как… эллинка… — едва слышно шепнула Эрис.

Горестный вопль царицы заставил всех в комнате опуститься на колени:

— Эрис, подруга любимейшая, не уходи! Не оставляй меня одну!

Страшная близость невозвратимой утраты сотрясла все тело Таис, впилась в сердце зазубренным лезвием. Только сейчас полностью ощутила она, насколько драгоценна эта «мелайна эйми эго, кай кале» — «черная, но насквозь прекрасная», как называли Эрис ее друзья.

Эрис была дороже всего на свете, дороже самой жизни, ибо жизнь без божественно стойкой, спокойной и умной подруги показалась Таис немыслимой.

Все приближенные царицы почитали Эрис, несмотря на ее внешнюю суровость. Она любила хороших людей и хорошие вещи, хоть никогда не старалась приобрести дружбу первых и покупать вторые. Не имела она и ложной гордости, никогда не хотела унизить других или требовать себе особенные знаки почтения и внимания.

Непобедимая простота, полное отсутствие недостойных ощущений вины и зависти давали ей крепость переносить любые трудности. Эрис понимала с первого взгляда прелесть маленьких явлений и вещей, ту, что обычно проходит мимо большинства людей.

Ее удивительная красота перестала служить оружием с тех пор, как она покинула храм Кибелы-Реи, и хотя поэты воспевали, а художники всячески старались заполучить ее моделью, афинянка удивлялась, как немного людей понимало истинное значение и силу прекрасного облика Эрис.

В сравнении с Таис она производила впечатление более взрослой, как будто ей было открыто более глубокое понимание дел и вещей, чем всем другим людям. И в то же время в часы веселья Эрис бесилась, не уступая афинянке, в глубине душе сохранившей прежнюю афинскую девчонку, падкую на безрассудные озорные поступки. Эта дивная, ниспосланная Великой Матерью или Афродитой подруга уходила от нее в подземное царство. Таис казалось, что сердце ее умирает тоже, что вокруг уже собираются тени мертвых: Менедем, Эгесихора, Леонтиск, Александр…