Хмельницкий поднялся с ковра, приглашая нуреддина последовать его примеру. Они вышли из шатра.

Двенадцать чистокровных валашских кобылиц кормились возле телег. Они, словно по команде, повернули головы и посмотрели на нового своего хозяина. Под солнцем шелковая кожа скакунов сияла золотом.

— Дарю! — сказал Хмельницкий.

И тут одна из кобылиц задрожала, взвилась на дыбы и помчалась в степь, уводя за собой прекрасных подруг.

К шатру подскакал татарин, воткнул перед владыками копье с головой Калиновского.

Голова бедного коронного гетмана скалилась в улыбке. Как знать, может, помешавшийся на величии старик готовил и эту улыбку.

Хмельницкий достал из-за пояса мешочек с деньгами, бросил татарину, тот на лету поймал награду и ускакал в степь, торопясь на грабеж польского лагеря.

Хмельницкий тотчас увел своего гостя в шатер. Гетман был смущен. Со смертью Калиновского рвалась не только нить личной вражды к полякам, но и другая нить: люди его поколения уходили с подмостков жизни, уходили свои и чужие. Среди чужих уже и не осталось никого. Со смертью коронного гетмана Хмельницкий оказывался лицом к лицу с новым поколением политиков, полководцев, героев и трусов. Он знал Оссолинского, Калиновского, Потоцкого, Вишневецкого, Фирлея, короля Владислава, он знал, чего от них можно было ждать. Но он не знал, на какие ходы способен Лещинский, Чарнецкий, молодые Потоцкие, Вишневецкие, Конецпольские — вся эта поросль, обернувшаяся вдруг лесом.

…Один за другим приезжали гонцы.

— Уничтожена последняя рота наемной пехоты!

— Взят в плен Марк Собесский.

— Утонул Стефан Калиновский.

— Взято в плен пять тысяч поляков.

— На Батожском поле — тихо.

Нуреддин поднял заздравную чашу.

— Такого полного разгрома польская армия еще не знала! За победителей!

Богдан Хмельницкий не возражал. Полный разгром польские войска испытали под Желтыми Водами, под Корсунью, под Пилявой, под Константиновом… Но пусть будет так, как хочется нуреддину. Тем более что слава победы распустила крылья за плечами Тимоша, будущего гетмана Войска Запорожского.

— Мы свое дело сделали, — сказал нуреддин.

Это был заход к разговору о плате за помощь.

— Я выкупаю у воинов вашего высочества всех пленных! — Хмельницкий даже рукой взмахнул, показывая сколь широк и щедр его жест.