– О чем вы вообще? Какой я вам еврей? – проговорил я.

– Ах, неужели не еврей? – сказал Герц. – А кто ж тогда?

– Меня воспитывали атеистом.

– Значит, ты красный, – ухмыльнулся Герц. – Это еще хуже.

– Ну так ведь все красные – евреи, разве нет? – сказал Франц.

– Communist Schwein[4], – вставил свое слово Юлиус.

– Евреи губят нашу страну.

– Грязная свинья.

– Но я ведь не…

– Снимайте с него штаны! – скомандовал Герц.

Я и дернуться не успел, как Юлиус заломил мне за спину руки. Франц грубо расстегнул мой ремень, а потом ширинку. Три пуговицы при этом оторвались и поскакали, позвякивая, вниз по лестнице, по которой еще минуту назад я напрасно надеялся спастись бегством.

За целый год я ухитрился ни разу не засветиться перед одноклассниками. На спорт в гимназии особенно не напирали, поэтому уроки физкультуры были у нас только раз в неделю, и в раздевалке я всегда ловко прикрывал полотенцем изобличающий меня член. А теперь, после того как Франц до щиколоток стянул с меня брюки и трусы, мой член явился им во всей своей обрезанной красе. Отец объяснял, что обрезание мне сделали из гигиенических соображений и что сейчас своих детей обрезают многие прогрессивные европейцы и американцы. Но что бы там себе ни думали мои родители, и как бы далеки от еврейских ни были мои внешность и самоощущение, обрезанный член выдавал меня с головой.

– Ого, ребят, – воскликнул Герц. – Колбаса-то у него – на все сто кошерная!

– Но я не еврей, – сбивчиво оправдывался я. – Я и в синагоге-то никогда не был.

– Какая разница, – сказал Герц. – В тебе еврейская кровь.

– Хуже еврея только еврей, который строит из себя нееврея, – добавил Франц.

– Подлая гадина, – прошипел сквозь зубы Юлиус. – Правильно Гитлер про ваше племя говорит.

Меня так и подмывало признаться, что я не просто не считал себя евреем, но и недолюбливал этот народ не меньше, чем Герц, Юлиус и Франц. Я не чувствовал никакой связи с евреями и бесился, когда они принимали меня за своего. Мне казалось, что в том, что касается евреев, нацистская пропаганда во многом права. Их действительно было полно среди банкиров и денежных воротил. Они старались селиться отдельно от «настоящих» немцев. Район, где мы жили, не был еврейским, но каждый раз, очутившись в еврейском квартале, отец обязательно высказывал нелестное мнение о его обитателях. «Вот же торгаши и деляги», – бормотал он себе поднос, завидев на улице верующих евреев. Однажды я услышал от него: «Наконец настали времена, когда можно уже откинуть весь этот первобытный вздор и жить, как живут все нормальные люди. А эти по-прежнему не могут без гетто».