У многих виденных мной верующих евреев были большие носы, пухлые красные губы и маленькие черные глазки, они носили черные шляпы и такие же черные пиджаки. Мне казалось забавным, что у отца налицо все те же внешние признаки, не считая шляпы и пиджака.
Евреи выглядели не как все. Вели себя не как все. И вообще были другими. Я, как и Адольф Гитлер, считал, что от них один вред. Но если Гитлера заботило, что евреи вредят германскому государству, я боялся, как бы они не навредили моей репутации в школе и отношениям с друзьями. Теперь, стоя на лестничной клетке, я безуспешно гадал, как же «Волчья стая» прознала про мое происхождение.
Тут Франц, подавшись вперед, смачно плюнул мне в лицо. По моей правой щеке сполз липкий, горячий ручеек. Герц набрал в рот побольше мокроты и харкнул мне на другую щеку. Все трое рассмеялись. Я не мог шевельнуть ни рукой, ни ногой, как будто бы все ткани моего тела внезапно превратились в жидкость. А потом меня накрыла волна такого удушливого страха, что я полностью потерял контроль над собой. Тоненькая струйка мочи сбежала по внутренней стороне ноги и намочила штаны, кучей сбившиеся у самого пола.
–
Юлиус выпустил мои руки.
– Рядом с тобой стоять противно, свинья еврейская!
С этими словами он наподдал мне под зад, и я грохнулся на колени прямо в лужицу собственной мочи. Теперь мои шерстяные брюки промокли насквозь. Трое мальчишек плотно обступили меня. Я взглянул на них снизу вверх и чуть слышно сказал:
– Но я же не еврей.
– Вставай! – скомандовал Герц. – Встань и дерись!
Нокаут в первом раунде
Нокаут в первом раунде
Это «дерись» ошарашило меня даже сильнее, чем слово «еврей». До сих я ни разу не дрался и из страха, как бы мне не сделали больно, любые столкновения старался уладить миром. Теперь, лежа на полу, я горячо надеялся, что, оплевав мне лицо, стянув с меня штаны и заставив прилюдно обмочиться, они успокоятся и от меня отстанут.
– Надевай штаны и дерись, как мужчина, – приказал Герц. –
Я кое-как поднялся на ноги и – со всем возможным в моем положении достоинством – подтянул брюки. Застегивая ремень, я почувствовал себя младенцем в прописанной пеленке – так мне было мокро.
– Но я совсем не хочу драться, – с трудом проговорил я.
– Еще бы, – усмехнулся Герц. – Евреи, они все трусоваты.
Я промолчал, хотя меня так и подмывало сообщить, что у меня два дяди, старшие братья моего отца, погибли на Первой мировой войне. А дядю Генриха даже наградили посмертно Железным крестом.