– Слава богу, давно пора! Держать в доме такое старье!
Недостойная дочь!
Марго, хихикнув, исчезает, прежде чем я успеваю хлестнуть ее тряпкой.
Подбираю ботву и включаю телевизор. Журналисты позируют среди развалин моста Джакарты. Кругом суденышки, выброшенные на бетонную набережную, опоры, вырванные из земли, растерзанные бамбуковые изгороди; столы, стулья, мотоциклы и коляски моторикш плавают в затопленных холлах немногих уцелевших зданий, среди них я узнаю пустые глазницы отеля
Я не сразу услышала, как Оливье вошел в кухню. Замечаю его, только когда он открывает холодильник, чтобы взять бутылку воды. Он весь в поту, волосы цвета черного дерева и ясеня (другие сказали бы проще: с проседью) запорошены опилками. Я всегда любовалась красотой Оливье в тот миг, когда он выходил из своей мастерской, еще не приняв душ, не превратившись в обычного человека, который валяется на диване, почитывая газету. В тот короткий миг, когда мой повелитель дерева покидает свой заповедный мир, еще не вернувшись к банальной действительности.
Стоим вместе перед телевизором, не отрывая глаз от экрана. Со вчерашнего вечера, после моего возвращения из Барселоны, мы едва перекинулись несколькими словами. Оливье молча убрал осколки стекла и снежные хлопья до того, как вернулась Марго. Когда он поднялся в спальню и лег в постель, мы оба рассыпались в извинениях. Я признала, что, бросив их в аэропорту без всяких объяснений, поступила как неразумная, капризная девчонка. Оливье признался, что очень сожалеет о моей коллекции, что он вел себя как последний дурак, и теперь мне придется снова летать по всем миру, чтобы восстановить ее.
– Я был не в себе, Натали. Потому что люблю тебя. Я люблю тебя.
Мы не очень-то много говорили, больше целовались. И утром окончательно простили друг друга. Несмотря на терзавшие меня вопросы. Несмотря на мои подозрения…
– Мне кажется, в Джакарту не выпустят ни один пассажирский самолет, – говорю я, глядя на кадры растерзанного острова.