Ты узнал это на собственном опыте. Твоей задачей было выжить. Ты отвечал жестокостью на жестокость, не желая умирать и выживая за счет чужой смерти. Беспросветное существование. Оно как плоть, израненная, страдающая, но продолжающая жить. Жалкое подобие жизни – дикое, страшное, лишенное опоры. Охота. Добыча. Принцип дикой природы. Город приобретает сходство с джунглями, дичает. Ты попал как раз в такой мир. И пострадал вдвойне, поскольку у тебя обостренное восприятие жизни. Тебе по-прежнему двадцать семь лет. Ты сберег их. И еще двадцать два года провел в тюрьме. Значит, тебе двадцать два года. Ровно столько, сколько тебе было на тот момент, когда жизнь пошла наперекосяк. Ты перенял повадки мафиози, чтобы бороться с мафией. Невозможно доказать, что ты не был мафиози, остается лишь поверить тебе на слово: первым делом ты сказал мне огорченно: “Я не мафиози, поверьте, я не мафиози”. Необходимо уметь верить людям. И при этом не верить, что ты все знаешь. Единственным доказательством твоей искренности служили твои же слова – твоя правда. Ты не мафия.

Тебя подвела жажда жизни – как раз жизнь-то ты и загубил, ступив на путь смерти.

Повторяю, наказание следует воспринимать как право. Звучит парадоксально: право на наказание. Однако наказание, действительно, должно воспитывать человека, как утверждается в конституции. Оно должно нести обучающую функцию, ставить личность в такие условия, которые заставят его перейти от чувства вины к ответственности. Но часто заключенный становится жертвой и не имеет возможности осознать свою вину. Условия содержания людей в тюрьме извращают их понимание виновности. Ты это миновал. Ты учился. И писал. Писать – полезно и необходимо.

У меня есть коробка, набитая письмами. Каждому из слушателей своего курса я предлагаю писать, ведь понять свои ошибки легче, излагая их на бумаге. Мы совершаем ошибки именно потому, что не умеем писать. Писать – значит запечатлеть себя в словах. Каждого из нас необходимо “прочесть”, чтобы понять. Законы тоже пишут, и их можно прочесть. В момент письма следует помнить о том, что тебя прочтет другой человек, и он должен понять тебя, а не подозревать, будто за твоим сочинением скрывается Бог весть что и будто оно начинено ошибками – эти “ошибки” могут быть лишь следствием подозрительности читателя. В тюрьме это особенно наглядно, ведь тюрьма – фабрика подозрений, где демократия задыхается, потому что демократия оперирует здравой критикой, а не подозрениями. Закон приемлет здравую критику, но лишь до тех пор, пока человек не переходит в разряд “осужденных” и вечно “подозреваемых”. Заключенному уже никто не верит.